Дитя мрака
Шрифт:
Гренс повернулся к коллеге:
— Но здесь остались другие.
— Другие?
— Янника Педерсен. Девочка из Хельсингборга. И еще три, которых бродяга видел в комнате под Альстрёмергатан. И все те, что находятся в папке сестры милосердия. — Он махнул рукой в сторону Стокгольма. — Здесь их тоже хватает. Уличных детей. — Он хлопнул ладонью по перилам трапа. — Я спущусь туда снова. Вытащу наверх детей. И убийцу Лиз Педерсен тоже. Всех тамошних обитателей вытащу на поверхность.
Свен Сундквист слушал, но теперь перебил, срывающимся от волнения голосом:
— Ты не получишь разрешения, Эверт.
— Все равно
Свен узнал это выражение лица: Гренс принял решение.
— Надеюсь, ты не прикажешь мне в этом участвовать?
— Ты же знаешь, я могу.
— Эверт, советую тебе не делать этого.
До сих пор Свен Сундквист никогда не отказывался выполнять приказ. Но если Эверт Гренс будет настаивать, если потребует его участия, он впервые в жизни это сделает.
Ветер крепчал, мороз тоже.
Последний взгляд на самолет, взлетевший к небу, которое через час-другой станет совсем темным.
Они зашагали по коридору, ведущему в главный терминал Арланды, среди людей с одинаковыми сумками на колесиках, слишком маленьких, громыхающих по твердому полу.
Когда оба миновали зал прибытия, у Гренса зазвонил мобильник — долгие сигналы, которые упорно не прекращались до самого лифта в здании парковки. Тогда только Гренс ответил. Потом закричал: «Я убийца!» На бегу повторял снова и снова: «Я убийца!» Не переставая кричать, прыгнул в машину и уехал. Свен отчетливо слышал отзвук этих слов — ничего страшнее он никогда не слыхал.
Он понимал: что-то случилось.
Это ощущение, возникшее в тот миг, когда Эверт начал кричать, было очень сильным и не желало исчезать.
Черт побери! Никогда он не слышал ничего подобного, даже не предполагал, что крик может быть таким оглушительным.
Свен Сундквист постучал в кабинет Эверта Гренса. Он делал это каждые четверть часа. Искал его во всех коридорах полицейского управления, в кафетериях и конференц-залах, в спортзалах и туалетах. Регулярно звонил на отключенный мобильник и домой, в квартиру на Свеавеген.
Эверт так страшно кричал в гараже Арланды, потом сел в их машину и исчез.
С растущим неудовольствием Свен сел в такси и на протяжении четырехмильной поездки тщетно пытался остановить взгляд на встречном движении, на зеркале заднего вида, на газете, которая лежала на сиденье. Он привык к выходкам Эверта, научился их терпеть. Но случившееся никак не вязалось ни с расследованием убийства под Фридхемсплан, ни с «боингом-737-300», только что взлетевшим с никому не нужными детьми. Что-то стряслось.
Он еще раз обошел все управление, расспрашивая встречных коллег, не видели ли они его начальника, проверил гараж, на месте ли машина, звонил на коммутатор, просил соединить то с одним коридором, то с другим, то с одним этажом, то с другим, заглушал тревогу, но безуспешно.
Усталый и опустошенный, он сел на скамейку возле бюро пропусков, не в силах больше задавать вопросы, и совсем было сдался, когда кто-то из гражданских служащих похлопал его по спине и сказал, что час-другой назад встретил комиссара Гренса в длинном темном коридоре подвального этажа, ведущем в архив.
Дверь в архив городской полиции стояла настежь.
Свен Сундквист шагнул в первый узкий проход между одинаковыми металлическими стеллажами. Материалы расследований, в хронологическом порядке. Он открыл дверку в соседнюю, проходную комнату — новые ряды стеллажей. В глубине находилась третья, самая большая комната, где хранились самые старые дела, машинописные документы, по краю полки — год, месяц, день.
Там кто-то был.
Кто-то шевельнулся, он уловил дыхание, неподалеку от выхода, на одном из двух читательских столиков, горел свет.
Он сидел у соснового стола на жестком стуле.
— Эверт!
Свен видел широкую, чуть сутулую спину.
— Эверт, послушай!
Несколько шагов, и Свен Сундквист остановился рядом.
— Эверт, это я. Свен.
На столе лежала раскрытая картонная папка. Дело двадцатисемилетней давности. Расследование о причинении вреда здоровью полицейского.
Молодая сотрудница полиции серьезно пострадала и остаток жизни проведет в приюте.
Свен Сундквист пробежал глазами открытую страницу дела, где несколько раз встречалось ее имя.
Анни Гренс.
Они были женаты?
Свен чуть не полжизни знал своего начальника.
Этот человек бывал и агрессивным, и раздраженным, и натянутым, и сосредоточенным, и усталым, и неистовым, а то и все сразу.
Но никогда таким, как сейчас.
Свен никогда не встречал эту женщину.
Даже когда Свен положил ему на плечо руку, комиссар не пошевелился.
Хотя Эверт из тех, кого просто так за плечо не возьмешь, не любил он прикосновений и не скрывал этого.
Единственная женщина в жизни Эверта, от которой он не мог отступиться, и оттого она стала его одиночеством.
Свен Сундквист наклонился, заглянул ему в лицо.
Полузакрытые глаза, тело напряженное как струна, налитая кровью шея и дрожащие руки — он взял коричневую папку, положил на колени.
— Она умерла. Я убил ее.
Марианна Херманссон не любила летать.
Мощные порывы ветра сотрясали самолет, и она решила, что никогда впредь не позволит никому распоряжаться своей жизнью. Огляделась по сторонам. Никто вроде бы не боится. Дети в конце концов успокоились, некоторые уснули, коллеги в форме и социальные работники негромко беседовали или читали глянцевые журналы, которые достали из кармашков кресел, стюардессы сразу задернули штору, отделяющую хвост от передней части салона, и исчезли. За стеклами иллюминатора вечерело, небо вверху и облачная пелена внизу, ничего не разглядишь, но она знала, что Балтийское море давно осталось позади, сейчас они, наверно, где-то над Центральной Германией. Она посмотрела на сидевшую рядом Надю, та спала, а Херманссон думала о двух минувших днях, о странном ощущении, что возникло у нее во время допроса этой девочки с изрезанными предплечьями, похожей на ее младшую сестру, думала о том, как по-разному складывается жизнь в разных условиях. Самолет снова тряхнуло, она наклонилась вперед, поправила у спящей девочки ремень безопасности, коснулась ее тонкой хлопчатобумажной кофты и в тот миг, когда ее рука дотронулась до Надиного живота, она вдруг почувствовала, что он вправду округлился, что уже весной эта пятнадцатилетняя девочка родит другого ребенка.