Дитя Ойкумены
Шрифт:
Не шевельнув и пальцем, не изменив позы, рыженькая подтвердила: да, я не против, чтобы меня взяли. В качестве, разумеется, примера.
– Вокруг госпожи Хейзинги, – продолжил Гюйс, – возведены два круглосуточных периметра обороны. Вам, капитан, этот пример доступней, чем остальным родителям. Все-таки вы – военный, офицер. Первый периметр не позволяет эмоциям госпожи Хейзинги…
– Дорис, – мурлыкнула рыженькая. – Просто Дорис.
– …эмоциям Дорис прорываться наружу.
– Совсем? – изумился ван Фрассен.
– Скажем так: не более, чем это происходит у обычного человека. Иначе чувства, испытываемые Дорис, будут наслаиваться на чувства собеседника, подавляя, конфликтуя и создавая проблемы. Вам известно, что бывает принципиальная несовместимость, казалось бы, родственных типов
– Так что, сама Линда ничего не боялась?
– Нет, не боялась. Она даже не знала, что Регину накрыло страхом. Это безусловный страх, естественная реакция на силовой прорыв. Безусловно-рефлекторный страх, говоря языком науки, информационно не оформлен. Он отыскивает болевые, уязвимые точки агрессора, формирует необходимую систему образов, основываясь на жизненном опыте взломщика – и выводит нападающего из строя. Надо быть большим мастером, чтобы взломать защиту мощного эмпата. Но вдвое больше мастерства понадобится вам для того, чтобы справиться с ответным ужасом, который шарахнет по вам из всех орудий. Из ваших же собственных орудий, заметьте.
– Великий Космос! – пробормотал капитан. – Как же вы живете с этим?
Гюйс наконец-то позволил себе улыбнуться:
– У меня есть встречный вопрос, капитан. Как вы живете без этого?
Я плохо помню раннее детство.
До пяти лет – вообще ничего. Шесть-семь, даже восемь – так, урывками. Редкие мазки на пустом холсте. Яркие пятна не складываются в цельную картину. Я вглядываюсь и не понимаю: это все-таки моя память – или рассказы родителей, друзей, знакомых? Правдивые и ложные, связные или противоречивые, они вполне способны подменить собой личный опыт…
Я могла бы восстановить этот слой памяти. В деталях, красках и звуках; до мельчайших подробностей. Но хирург не должен оперировать сам себя. Хорошо, я могла бы обратиться к опытному психиру. К маркизу Трессау или даже к Старику. Старик не откажет мне. И что дальше? Воспоминания ребенка станут доступны взрослой женщине. В полном объеме. Но это не книга, которую можно прочесть из любопытства, отложить в сторону и забыть навсегда. В моем случае – забыть снова, потому что однажды я уже забыла всё это. Детский слой памяти сделается частью моей личности, теперь в осознанном состоянии.
Я изменюсь.
Я сама не замечу, что изменилась, и не пойму, в чем.
Это вечная проблема личности. Достань на поверхность то, что и так есть в ней, переведи незначительный пустяк в свободный доступ – и получишь нового человека. О, этот новый человек станет заблуждаться самым искренним образом! Он будет считать себя прежним. И переубедить его вы не сможете. Точно так же не способны к переучиванию – а значит, к решению новых задач – люди, страдающие поражением медиального таламуса в сочетании с дегенерацией нейронов лобной коры и мозжечка.
Иногда мне кажется, что это врожденный дефект рода человеческого.
Часть вторая
Террафима
Глава четвертая
Птенец в скорлупе
I
– На арену приглашается капитан-лейтенант Стросс, – возвестила информателла. – Приготовиться корвет-капитану
– Дядя Себастьян – следующий! Слышали?
Регина тронула сенсор на подлокотнике.
– Это папин друг. Я за него болею!
Блистер «семейной» ложекапсулы, прозрачный до полной невидимости, дал приближение. Зеленый круг арены оказался совсем рядом. На центр вразвалочку вышел коренастый крепыш – голый по пояс, с могучими плечами борца. Голову атлета венчали языки пламени.
Рауль, старший брат Линды, с насмешкой фыркнул.
– Пижон! Еще бы «люминаксом» покрасился.
– Сам ты пижон! – вступилась Регина за рыжего, хотя болела не за него, а за дядю Себастьяна. – Военным краситься не положено.
– Почему?
– По уставу! Это у него от природы волосы такие.
– Ничего себе! – присвистнул Рауль.
И украдкой поправил седой «локон страсти» – последний писк молодежной моды.
Тем временем рыжий подошел к стойке с дубинами и принялся выбирать снаряд. Проигнорировав первые три, он под аплодисменты извлек из гнезда тяжелую «четверку». Затем вернулся на центр и замер на белом перекрестье. Босые ступни глубоко зарылись в курчавый ворс травяного покрытия. Казалось, сама земля просела под ногами атлета. Рауль и Регина прикипели глазами к спортсмену, стараясь не пропустить ни одного движения. Линда же демонстративно зевнула и прибавила громкость в плеере. Регина уже собралась толкнуть подругу локтем: да смотри ты! – но передумала. Линда нарочно ее подзуживает. На самом деле ей интересно, но она старается не подавать виду. Тогда мы тоже прикинемся, что нам всё равно, смотрит Линда или нет.
Микро-поединок: кому первой надоест притворяться!
Глубокий, низкий звук гонга наполнил кратер стадиона. Рыжий начал медленно поднимать дубину: снизу вверх, до идеальной горизонтали, когда рука и массивный снаряд, изготовленный по традиции из каменного дерева, вытягиваются в одну, параллельную земле, линию. Было хорошо видно, как напрягаются литые мускулы атлета. Есть «шлагбаум»! Капитан Стросс замер на положенные десять секунд, превратясь в статую. Мрамор, настоящий мрамор; и даже не дышит.
И рука не дрожит.
«С этим дяде Себастьяну придется трудно», – вздохнула Регина.
Время истекло. Дубина продолжила подъем. При «уголке Трауна» – так называлось упражнение – спортсмен выводил снаряд на вертикаль, работая одним запястьем. Академически четко взяв прямой угол, атлет с легкостью, рожденной годами тренировок, отсалютовал дубиной судейской комиссии – и приступил к динамическим элементам.
«Змейки», «восьмерки», «кольца Фриша»; перехваты…
Впервые на соревнования по силовому троеборью Регина попала весной. Раньше только по визору смотрела, и «игры настоящих мужчин» не впечатлили девочку. Но «живьем» – это же совсем другое дело! Папин подарок на двенадцатилетие – поход на секторальный турнир – оказался исключительно кстати. Внимание Регины сразу привлек рослый блондин: меж троеборцев он смотрелся жирафом среди слонов и носорогов. Вот уж кому нипочем не выиграть у силачей-здоровяков, в чьих руках дубина выглядела детской игрушкой.
– Я за него болеть буду! – решительно заявила Регина.
И показала пальцем. Вообще-то воспитанные девочки так не поступают. Мама точно сделала бы замечание. Но мама на турниры не ходила, а у папы были свои представления о воспитанности. Теодор ван Фрассен лишь рассмеялся в ответ:
– Это мой друг, Себастьян Дигиц. Между прочим, чемпион Северного полушария! У тебя глаз – алмаз, Ри!
В голосе отца звучала гордость за друга-чемпиона и глазастую дочку.
– Чемпион?! А я думала…
Регина умолкла, не договорив. Мало ли, что она думала? Раз уж решила – значит, будет болеть за папиного друга! За чемпиона болеть, конечно, не так интересно…
Оказалось – интересно, еще и как!
Там, где «носороги» со «слонами» вспухали горами мускулов, Дигиц превращался в натянутую струну, звенящую от скрытой мощи. А во втором туре, когда Дигица заперли в «скорлупе» (спортсмены называли ее «давилкой»), он превратился в настоящего человека-паука! Крутился, изворачивался, стремительно менял точки опоры, руки и ноги «выстреливали» из него под совершенно немыслимыми углами… Регина и не предполагала, что люди так могут!