Шрифт:
Глава I
… а также для тех родителей, которые в течение стольких лет шли на поводу бездарного релятивизма различных самозваных знатоков в области детского воспитания…
С давних пор муниципальный общественный транспорт связывался в представлении членов правительства и большинства обычных граждан с ущемлением личной свободы. Многочисленные транспортные средства по два раза на день попадали в заторы в часы пик, и Стивен обнаружил, что от его квартиры до Уайтхолла быстрее добираться пешком, чем на такси. Стояли последние дни мая, не было еще и половины десятого утра, а температура уже подбиралась к тридцатиградусной отметке. Стивен шагал по направлению к Воксхолл-бридж мимо двойных и тройных рядов загнанных в ловушку, нервно пульсирующих автомобилей, в каждом из которых сидело
Натыкаясь на прохожих и лавируя, чтобы обогнуть впереди идущих, Стивен, как обычно, пусть почти бессознательно, был настороже, выискивая в толпе ребенка, девочку пяти лет. Это было больше чем привычка, потому что от обычной привычки можно избавиться. Это стало чертой характера, глубоко укоренившейся от многократного повторения. В сущности, это нельзя было назвать поиском, хотя когда-то поиск занимал все его существо, причем в течение длительного времени. Два года подряд, от которых почти ничего не осталось; теперь он чувствовал лишь тоску, сухой голод. Биологические часы внутри его, бесстрастные в своем неостановимом беге, продолжали отмечать, как растет его дочь, как расширяется и усложняется ее словарь, как крепнут ее силы, как более уверенными делаются ее движения. Часы, настойчивые как удары сердца, упрямо придерживались нескончаемого условного наклонения: сейчас бы она уже рисовала, сейчас бы она начала читать, сейчас бы у нее выпал первый молочный зуб. Она была бы такой знакомой, такой будничной в своем присутствии. Порой казалось, что порождаемые воображением картины могут истончить эту условность, разрушить эту хрупкую, полупрозрачную завесу времени и случайности, тонкая паутина которой отделяла его от дочери; вот она вернулась домой из школы и очень устала, ее зуб лежит под подушкой, она оглядывается в поисках папы.
Каждая пятилетняя девочка – хотя мальчики тоже шли в счет – наполняла содержанием ее длящееся существование. В магазинах, рядом с детскими площадками, дома у друзей Стивен не мог не искать черты Кейт в лицах других детей, не мог не замечать в них медленно свершавшихся перемен, признаков нараставшей самостоятельности, не мог не ощущать неиспользованной силы недель и месяцев – времени, которое могло бы принадлежать ей. Взросление Кейт давно уже стало сущностью самого времени. Этот иллюзорный рост, порождение всепоглощающего горя, был не только неизбежен – ничто не могло остановить настойчиво пульсирующих часов, – но и необходим. Без мечты о ее длящемся существовании он бы пропал, время бы остановилось. Стивен был отцом невидимого ребенка.
Но сейчас лишь бывшие дети шаркали ногами по Милбанку, направляясь на работу. Дальше по ходу улицы, прямо перед Парламент-сквер, показалась группа зарегистрированных нищих. Им запрещено было появляться возле здания Парламента, Уайтхолла или в пределах видимости сквера. Но несколько человек воспользовались преимуществом, которое давало пересечение пешеходных маршрутов. Стивен заметил их яркие значки метров за двести впереди себя. Погода была как раз для них, и они держались уверенно, чувствуя свою свободу. Обладатели постоянного заработка вынуждены были уступать им дорогу– Дюжина нищих делала свое дело по обеим сторонам улицы, равномерно пробираясь навстречу Стивену сквозь плотную толпу пешеходов. Взгляд Стивена был устремлен на ребенка. Правда, это была не пятилетняя девочка, а тощая одиннадцати летка. Она заметила его еще на расстоянии. Она шла медленно, сомнамбулически, выставив вперед черную чашку установленного образца. Конторские служащие расступались и снова смыкались у нее за спиной. Она подходила, не отводя взгляда от Стивена. Он ощутил обычную борьбу противоречивых чувств. Подать ей значило подтвердить тем самым успех правительственной программы. Не подавать было равносильно нежеланию замечать тяжелое положение конкретного человека. Иного выхода не было. Искусство плохого правления заключалось в том, чтобы провести разделительную черту между государственной политикой и личным чувством, инстинктивным знанием того, что правильно. В последние дни Стивен предоставлял дело случаю. Если в кармане была мелочь, он подавал. Если нет, то нет. Банкноты он не протягивал ни разу.
Солнечные дни, проведенные на улице, покрыли кожу девочки густым загаром. На ней было неопрятное желтое платье из ситца, волосы на голове были острижены очень коротко. Возможно, недавно она проходила санобработку от вшей. Пока расстояние между ними сокращалось, Стивен успел заметить, что у девочки симпатичное лицо, проказливое и веснушчатое, с заостренным подбородком. Она была меньше чем в десяти метрах от него, как вдруг кинулась вперед, чтобы поднять с тротуара еще блестящий комочек жевательной резинки. Сунув резинку в рот, она принялась жевать. Маленькая голова вызывающе откинулась назад, когда девочка снова взглянула на Стивена.
Теперь она была прямо перед ним, со стандартной чашкой для подаяний в руке. Она наметила его несколько минут назад, это был их обычный трюк. Смешавшись, Стивен полез в задний карман за пятифунтовой купюрой. С безразличным выражением на лице девочка следила за тем, как он опустил ее в чашку поверх монет. Как только Стивен разжал пальцы, девочка схватила купюру, крепко скатала ее в кулаке и сказала:
– Пошел ты, мистер.
Она попыталась обогнуть его сбоку. Стивен схватил ее за твердое узкое плечо.
– Что-что ты сказала?
Девочка повернулась и вырвалась из его пальцев. Ее глаза сузились, голос стал пронзительным.
– Я сказала спасибо, мистер», – и, когда он уже не мог до нее дотянуться, добавила: – Гадина богатая!
Стивен с мягким упреком развел пустые ладони. Он улыбнулся, не разжимая губ, чтобы продемонстрировать, что не задет оскорблением. Но девочка уже шагала по улице равномерным шагом спящего на ходу человека. Он смотрел ей вслед почти целую минуту, пока она не затерялась в толпе. Она так и не оглянулась.
Комитет по охране детства, записной любимец нынешнего премьер-министра, в свое время породил четырнадцать подкомитетов, в задачу которых входила разработка рекомендаций для своего создателя. Однако настоящая их роль, согласно циничным утверждениям, сводилась к тому, чтобы удовлетворять противоречивым запросам несметного количества заинтересованных групп – сахаропромышленных и гамбургерных лобби, производителей детской одежды, игрушек, искусственных молочных смесей и фейерверков, благотворительных учреждений, женских организаций, группы давления сторонников пешеходных переходов «пеликан», – которые давили сразу со всех сторон. Редкие влиятельные силы отказывались от услуг подкомитетов. По общему мнению, вокруг было слишком много людей дурного сорта. Существовали четкие представления о том, какими должны быть благонадежные граждане и как нужно воспитывать детей, чтобы можно было не опасаться за будущее. Все входили в подкомитеты. Даже Стивен Льюис, детский писатель, состоял в одном из них, главным образом благодаря влиянию своего друга, Чарльза Дарка, который вышел в отставку почти сразу после того, как подкомитеты приступили к работе. Подкомитет Стивена занимался проблемами чтения и письма под руководством ящероподобного лорда Парментера. Еженедельно на протяжении раскаленных месяцев, которым предстояло стать последним незаметным летом двадцатого века, Стивен посещал заседания, проходившие в одной из мрачных комнат Уайтхолла, где, как ему говорили, в 1944 году разрабатывались планы ночных бомбардировок германских городов. В прежние времена он многое мог сказать по поводу чтения и письма, но на этих собраниях обычно сидел, положив руки на большой полированный стол, склонив голову в позе почтительного внимания, и не говорил ни слова. В последние дни он много времени проводил в одиночестве. Полная комната людей не столько отвлекала его от ухода в себя, как он надеялся, сколько ускоряла бег мыслей и придавала им стройность.
В основном Стивен думал о жене и о дочери, а также о том, что ему делать с самим собой. Или размышлял о внезапном уходе Дарка из политики. Напротив него находилось высокое окно, через которое даже в середине лета не пробивался ни один солнечный луч. За окном прямоугольник низко подстриженной травы покрывал внутренний двор, вмещавший полдюжины правительственных лимузинов. Свободные водители бесцельно слонялись по газону, курили и без всякого интереса поглядывали на собрание через окно. Стивен прокручивал в голове воспоминания и воображаемые сцены, то, что было и что могло быть. Или это они сами текли через него? Порой он твердил про себя заезженные, навязчивые речи, исполненные горечи и печальных обвинений, отточенные от многократного повторения. В то же время Стивен вполуха слушал, о чем говорили на заседании. Члены подкомитета делились на теоретиков, чьи идеи – или то, что они выдавали за свои идеи, – считались новыми много лет назад, и на прагматиков, которые обычно брали слово в надежде, что в процессе выступления обнаружат, что именно они думают по данному вопросу. Отношения царили напряженные, но границы вежливости никогда не переступались.
Лорд Парментер председательствовал, искусно и с достоинством изрекая банальности, указывая следующего оратора мерцающим вращением белков, скрытых за глубокими веками без ресниц, приподнимая легкую, как перо, конечность, чтобы утихомирить страсти, изредка отпуская замечания голосом сонного лемура, демонстрируя при этом сухой, пятнистый язык. Только темный двубортный костюм выдавал его принадлежность к человеческому роду. Избитые фразы в его устах приобретали оттенок аристократичности. Он мог положить желанный конец долгой и бурной дискуссии по теории детского развития вескими словами: «Мальчишки останутся мальчишками». То, что дети не любят воду и мыло, на лету схватывают все новое и слишком быстро растут, преподносилось им словно ряд трудных аксиом. Банальность Парментера была надменной, бесстрашной, и, словно полагаясь на собственную важность и неуязвимость, он не беспокоился о том, как глупо звучат его слова. Ему не нужно было производить впечатление ни на одного из присутствующих. Он даже не снисходил до того, чтобы казаться просто заинтересованным. Стивен не сомневался, что Парментер был весьма неглупым человеком.