Дитя во времени
Шрифт:
– Вы хотите сказать, что вы придете, если будете приглашены.
– Верно.
– Тогда приглашение может быть, а может и не быть направлено по вашему адресу, – сказал помощник министра и повесил трубку.
Стивен поспешил в гостиную.
Как приятно было дождаться наконец середины октября, когда пришло время вновь отправляться привычной шумной дорогой в Уайтхолл, подняв воротник и выставив перед собой зонт. Воздух был резким и чистым после дождя; толпа пешеходов, особенно большая в час пик, напирала вперед энергично, целенаправленно; год, перемахнув через осень, спешил к своему завершению быстрее, чем раньше, и повсюду ощущалось предвкушение свежего начала. Стивен шагал широко, ступая по решетке водосточной канавы, когда хотел обогнать впереди идущих. После месяца, проведенного в компании телевизионных шоу и виски, каким облегчением было сознавать, что у тебя есть цель, место, где тебя ждут, клочок подлинной реальности. Показать пропуск знакомому молчаливому охраннику, неторопливо пройти
Сдержавшись, он сунул руку в карман и принялся бренчать ключами от квартиры. Он встретил Эмму Кэрью, которая смеялась в ответ на каждое его слово так, что ее шейные сухожилия чуть не лопались от веселья, и полковника Тэкля, который наградил Стивена мужественным рукопожатием и заговорил о том, как трудно пришлось помидорам в это засушливое лето. Гермиона Слип, с повязанным вокруг головы шелковым шарфом, еще помнившая аудиенцию Стивена у премьер-министра, зондировала почву насчет совместного обеда. Стивен встретил вопросительный взгляд Рейчел Мюррей, державшейся на другом конце комнаты, вдалеке от болтовни коллег. В конце последней сессии, незадолго до каникул, они с Рейчел обменялись телефонными номерами, но никто из них не позвонил. Теперь, в своем приподнятом настроении, Стивен пожалел об этом и решил увидеться с ней. Возле высокого окна трое профессоров в окружении еще нескольких человек затеяли громкий научный спор, не обращая внимания на остальных. Затем появился лорд Парментер в сером костюме в тонкую полоску с миниатюрной красной розой на лацкане. Как человек, неожиданно вошедший во время чужой молитвы, не предназначенной для посторонних глаз, он постоял у двери, опустив голову, покрытую блестящим загаром. После этого Парментер издал булькающий звук, призывая собравшихся к порядку.
Наступил черед формальностей, связанных с открытием заседания. Наконец Канхем громко прочистил горло и поднялся, чтобы зачитать несколько черновых набросков для заключительного отчета. В течение двадцати минут он бубнил бессвязный, несогласованный текст, пока не вмешался Парментер. Все это, сказал председатель, можно будет обсудить в дальнейшем, а сейчас пришло время ознакомиться с новыми данными; и не следует томить ожиданием приглашенных лиц. И когда подкомитет обратился к монотонным показаниям двух экспертов, Стивен наконец смог предаться блаженству упорядоченных грез.
Распад современного брака служил темой десятков книг, которые он прочитал за последние двадцать лет, фильмов, которые он уже не помнил, пустых сплетен и серьезнейших споров среди заинтересованных друзей. Стивену приходилось сидеть за стаканом виски с непосредственными участниками этого процесса, держать их за руки и выслушивать их излияния или предоставлять им комнаты в своем доме. Однажды, когда ему едва исполнилось двадцать, дело зашло так далеко, что он даже залез в дом к бывшему мужу своей возлюбленной и утащил, вернее, вернул хозяйке стиральную машину – глупейший поступок, призванный доказать его преданность. Ему доводилось просматривать длинные статьи в газетах и журналах; в них говорилось, что брак – умирающий институт, потому что число разводов неуклонно растет, или, наоборот, что брак процветает, потому что супружеские союзы сейчас заключаются чаще, чем прежде; требования людей друг к другу повысились, их надежды на совместную жизнь укрепились. Оказавшись перед лицом крушения собственного брака, Стивен вначале полагал, что после всего прочитанного и услышанного не хуже других разбирается в этом вопросе. Но вместо этого он чувствовал себя так, словно пытался заново сочинить уже написанную книгу. Почва для нее была настолько хорошо подготовлена, удобрена таким количеством мифов и клише, укреплена такой прочной традицией, что шансов увидеть собственный случай в ясном свете у него было не больше, чем у средневекового художника – поразмыслив, изобрести линейную перспективу.
Например, он привык мысленно обращаться к Джулии с длинными и красноречивыми монологами, которые сочинял и отделывал по нескольку месяцев. В основе этих монологов лежала сомнительная идея о существовании истины в последней инстанции, неумолимой, как приговор, ясность и сила которого настолько убедительны, что Джулия – случись ей только услышать эти доводы – непременно признала бы свою неправоту. Должно быть, Стивен перенял подобный ход мыслей от других пострадавших, чьи жалобы ему неоднократно приходилось выслушивать. В любых других обстоятельствах он охотно соглашался с тем, что взгляды людей зависят от их натуры, воспитания, стремлений и риторические приемы не в силах ничего изменить.
Равным образом к услугам Стивена были готовые роли, которые он примерял на себя и Джулию, в большинстве своем противоречивые, взаимоисключающие. Например, иногда Стивен думал, что главная проблема Джулии заключалась в слабости – ей просто не хватило силы характера, для того чтобы пережить вместе с ним трудное время. Тогда получалось, что ее уход был даже к лучшему. Она подверглась испытанию и не выдержала его. Но этого ему было мало, Стивен хотел сказать Джулии о ее слабости, более того, он хотел, чтобы она увидела себя его глазами. В противном случае Джулия будет продолжать вести себя так, будто это она была сильной. Но бывали минуты, когда Стивен падал духом и видел себя в роли невинной жертвы, – в этом случае он старался избегать слова «слабость». Тогда он с горечью думал о своей жизни, которая сошла на нет, в то время как жизнь Джулии сохраняла непробиваемую самодостаточность. Это все потому, что она использовала, обокрала его. Он каждый день выходил на поиски их дочери, пока она сидела дома. Когда же его попытки кончились неудачей, Джулия обвинила его во всем и уехала, затвердив подобающий случаю траурный мотив. Подобающий случаю! Кто она такая, чтобы решать, что подобает их случаю? Если бы Стивену удалось найти Кейт, тогда его методы были бы вне сомнения, хотя Джулия наверняка сумела бы и это поставить себе в заслугу. Именно мое бездействие, звучал в голове у Стивена ее голос, подстегивало твои усилия.
От этих рассуждений было рукой подать до другой хорошо разработанной темы, до обвинений в злом умысле. Джулия давно уже хотела порвать с ним и, не решаясь на это из трусости, лишь ждала подходящего предлога. Она воспользовалась исчезновением Кейт, чтобы исчезнуть самой. Или еще более изощренно: Джулия задумала избавиться от Стивена с самого начала, и теперь Кейт тайно живет вместе с ней, а похищение в супермаркете было тщательно и цинично спланировано, возможно при помощи какого-нибудь ее старого любовника. Или нового. Хотя Стивен ни во что подобное не верил, мысли такого рода возбуждали в нем жалость к себе и доставляли своего рода мазохистское удовольствие, а вызванный ими гнев был необходим, чтобы погрузиться в произнесение одной из его готовых речей, одного из окончательных приговоров, который, как внезапно становилось ясно, нуждался в доработке, в еще более сильных словах, в еще более жестких определениях.
Впрочем, все легенды и весь репертуар возможных ролей, равно как вся огромная, разветвленная традиция крушения браков, не могли оказать Стивену никакой помощи, потому что, подобно многим людям до него, он считал свой случай уникальным. Причины, положившие конец его браку, не выросли изнутри, как у других, они возникли не из таких банальных вещей, как сексуальная неудовлетворенность или денежные затруднения. Тут имело место злонамеренное вмешательство, и – он опять возвращался к привычному ходу мыслей – Джулия ушла. Сам Стивен остался все в той же старой квартире, а Джулии здесь больше не было.
Много позже ему пришлось осознать, что на самом деле он ни разу не пытался всерьез обдумать свою ситуацию, потому что мышление предполагает активные и сознательные усилия; вместо этого образы и доводы свободно дефилировали перед его умственным взором насмешливой, злобной, параноидальной, противоречивой, жалостливой толпой. Он не обладал ясностью, не соблюдал дистанцию, он вообще не старался разобраться в том, что творится у него в голове. Его мысленные блуждания не имели цели. Стивен был жертвой, а не творцом своих мыслей. Они набрасывались на него особенно энергично, когда он подстегивал их спиртным, или когда чувствовал себя усталым, или когда просыпался после глубокого сна. Бывали времена, когда мысли оставляли его на несколько дней, но стоило им вернуться, как Стивен немедленно вновь подпадал под их власть, и ему некогда было задаться простым вопросом: что означает их неотвязное присутствие? Любой пьяница в ближайшем баре сказал бы, что Стивен все еще любит свою жену, но сам Стивен был слишком умен для этого, слишком любил размышлять.
Пока человек со стрижеными усами, напоминавшими черную зубную щетку, объяснял, почему детские книжки должны издаваться без картинок, Стивен, опустив глаза, погрузился в собственные размышления. В какой-то мере желание управляло его мыслями, но он редко отдавал себе в этом отчет. Когда Стивен стал вспоминать о том, как в последний раз был дома у Джулии, на память ему пришла удушающая неловкость, возникшая под конец, и ощущение того, что все было кончено. Он не стал задерживаться на минутах близости и удовольствия, потому что эти воспоминания плохо сочетались с круговертью привычных образов, растравлявших в нем жалость к себе. Но поскольку Стивен чувствовал себя чуть более счастливым, как бы ни было поверхностно это ощущение, и поскольку во взгляде, которым он обменялся с Рейчел Мюррей перед началом заседания, возник, на самый краткий момент, оттенок напряжения, сегодня он был настроен более мягко, готовый отдаться волнам смутной тоски и сожаления. Он услышал голос Джулии, не слова и не предложения, а просто голос – высоту тона, довольно низкого, ритм, мелодику фраз. Когда она говорила настойчиво или взволнованно, тембр ее голоса становился особенно мелодичным. Стивен попытался представить, как этот голос говорит ему что-нибудь, но ни одно слово в его воображении не звучало естественно. Кроме того, бессловесный голос сохранял особую степень интимности, казался более чистым воплощением характера. Он доносился невнятно, Стивен слышал его будто через толстую стену. В интонациях его не выражалось ни любви, ни враждебности. Это была Джулия, рассуждавшая вслух, описывающая последовательность действий, которые они могли бы предпринять, что-то, чем они могли бы заняться вместе. Устройством праздника, сменой обоев в одной из комнат или чем-то более значительным?