Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
Ибо ничего тут нельзя поделать, ничего! Наказ герцога четок и строг: Анн больше не Вивре, и Франсуа не вправе израсходовать на него ни гроша. Если бы хоть речь шла о скромной сумме, Готье д'Ивиньяк попытался бы что-нибудь предпринять, закрыть глаза, а то и самому подтасовать несколько счетов, но не на полторы же тысячи ливров… Для этого придется продать что-нибудь значительное из имущества, а подобное невозможно без письменного разрешения герцога.
Да, поистине то благословение небес, что Франсуа не прочел письма. Готье д'Ивиньяк обязан дать ответ немедленно, не дожидаясь, пока тот вернется!..
И в своем послании управляющий замка Вивре объяснил сиру де Куланжу все. У Анна больше ничего нет, он – никто.
Пусть попытается поискать поддержки в другом месте – при Орлеанском дворе, быть может… Где-нибудь да найдется некто, кто отыщет средства прийти ему на выручку. Но ради Бога, пусть он никогда не пишет в Вивре. Пусть даст спокойно умереть самому безупречному из рыцарей…
28 февраля 1432 года начались великие холода. Мороз ударил неожиданно после очень мягкого начала зимы – как несколькими годами раньше в Куссоне. Эсташ де Куланж был застигнут резким похолоданием во время дальней конной поездки. Совершенно окоченев, он с превеликим трудом добрался до замка и сразу же слег.
Для Анна внезапное изменение погоды возымело неожиданное последствие. В его комнате разожгли камин. Тупо стоя посреди комнаты, он с немым бешенством смотрел, как вздымаются языки пламени, не позволяя приблизиться к трубе, которая связывала его с Дианой. И при этом Анн все равно стучал зубами, потому что камина не хватало, чтобы прогреть такое просторное помещение.
Порой Анн брался за книгу и тотчас откладывал в сторону, прочитав лишь несколько строк… Что с ним теперь станет без этого голоса с волшебным эхом? Неужели он умрет от холода и тоски?
И все же Анн не умер. Наоборот, вынужденное одиночество оказалось для него необходимым поводом как следует поразмыслить. После безумства только что пережитых дней настала пора сделать остановку…
Он сказал Диане, что любит ее, и это было правдой. Он любил ее, потому что она достойна любви. Что еще сказать той, которая рисковала жизнью ради поцелуя?
Диана была само сердце, тело и дух одновременно. Она была вихрем, потоком. Для нее все обстояло просто, ясно, все выглядело светом и прозрачностью, смехом и пением; она являлась истинным благословением для такого мятущегося существа, каким был Анн. Диана вернула ему вкус к жизни – и более того: она сама сделалась его жизнью. И теперь он даже представить не мог своего существования без нее.
А как же Теодора? Неужели он забыл, как кружилась его голова, когда она назвалась этим именем на Масличной горе, забыл пейзажи, отражавшиеся в ее серых глазах, Орту, Мортфонтен? Нет, конечно! Он до сих пор слышал ее неподражаемый голос, произнесший «возлюбленный мой», – и от этого дрожь пробегала по всему его телу.
Нет, Анн не забыл Теодору и по-прежнему любил. Он был уверен, что стоит ей только появиться – и он пойдет за нею куда угодно. Но не потому, что она – его законная жена и имеет на него супружеские права, а потому, что он как был без ума от нее, так и остался!
Только вот Теодора все не приходила. Теодора оставила его, и мало-помалу ее место заняла Диана. Приходилось сознаться самому себе: он влюблен в обеих женщин одновременно, и это оказалось тем легче, что они, такие непохожие, удивительным образом дополняли друг друга. Теодора была головокружением, Диана – равновесием, но равновесием удивительным, сотканным из фантазии и даже безумства.
Конечно, подобное не могло продлиться долго, но сейчас дело обстояло именно так. Как мореходы, пересекающие неширокий пролив, Анн видел одновременно, с носа и кормы, оба берега. Повернет ли он назад или поплывет вперед? Этого он не знал. А поскольку положение пленника не оставляло никакого выбора, Анн лишь отдался течению, которое подхватило его и понесло…
Анн чувствовал, что не стоит заходить в своих размышлениях слишком далеко. Это было бесполезно и могло лишь причинить ему боль. Впредь он не хотел думать ни о чем, кроме наиважнейшей новости, которую принесли ему последние дни: Франсуа де Вивре жив! Эсташ де Куланж все-таки отправил ему предложение о выкупе. Через своего управляющего прадед ответил отрицательно, но он жив.
Узнав об этом от Дианы, Анн почувствовал огромную радость: он все же не одинок на белом свете. И к тому же титул Вивре пока принадлежит Франсуа. Значит, еще не все перешло к герцогу Бретонскому. Чудо, которое восстановило бы Анна в правах наследника, до сих пор оставалось возможным!
На следующий день, когда Анн, продрогший из-за ледяного ветра, врывавшегося в окно, мерил шагами свое узилище и со злобой глядел на пламя в очаге, он вдруг увидел, как открывается дверь. На пороге стояла Диана с большим меховым одеялом в руках. Мех был рыжеватый – наверное, лисий…
– Вы!..
– Я же вам обещала.
– Настал заветный день?
– Да.
– Но что же это за день?
– Двадцать девятое февраля. Это самый редкий день. А еще – день моего рождения и заветный день, потому что я его так назвала.
Она бросила мех на постель.
– Я принесла вам одеяло. Это мех бербиолеток [20] . Нет ничего лучше, чтобы защититься от холода.
Он сел рядом с ней.
– Так это не лисы?
– Бербиолетки. А вы не знаете, что это такое?
Он отрицательно покачал головой.
– Бербиолетки – маленькие зверюшки, которые выходят только по ночам и купаются в воде, где отражается лунный свет. Вот так…
По мере того как Диана говорила, ее голос звучал глуше. Во взгляде сквозил страх, губы начали подрагивать. Она сама стала похожа на одну из тех зверюшек, о которых говорила.
20
Berbiolette – фантастическое животное, упоминается в средневековых бестиариях и литературе того времени, например в рыцарском романе Кретьена де Труа «Эрек и Энида». (Прим. перев.)
– Вот так… их и ловят.
– Диана, в чем секрет заветного дня?
– Я не могу вам сказать…
Он протянул руку к ее щеке. Она вздрогнула.
– Погодите! Зефирин…
Она посадила сокола на стол, заваленный книгами и листками бумаги. Обернувшись, девушка увидела, что Анн, сидя на меховом одеяле, начал раздеваться. Она сжала губы, зажмурилась и поднесла руки к шее, чтобы снять свое ожерелье из витого серебра…
Их тела сами нашли друг друга. С радостью и страстью Диана отдала свою девственность тому, кто, как она знала наверняка, был ее суженым – даже если и оставалась меж ними некая тень. А он, вырвавшись из объятий призрака, впервые предавался любви с земной женщиной.