Дитя Всех святых. Цикламор
Шрифт:
– Нет, он мой. У меня есть долг по отношению к нему, как и по отношению к вам. Даже больший: он-то меня не предавал…
Альенора поникла головой. Анн продолжил сухо:
– На нем поедете вы.
– Я не могу. И у вас все ноги в крови.
Новый взгляд Анна заставил ее умолкнуть. Она покорно направилась к белому коню, но оклик Анна резко остановил ее:
– Стойте, сударыня! Вам тоже надо подчиниться приказу вашего духовника.
Она замерла, не понимая. Потом увидела, как Анн наклонился и подобрал горсть земли, чтобы посыпать себе голову. Она тоже взяла щепотку. Анн сурово ее одернул.
– Еще, сударыня! Не бойтесь выглядеть некрасивой. Вам сейчас некого обольщать.
Альенора подчинилась. Она села на Безотрадного, вся перемазанная грязью, кровью и потом, и тихонько заплакала. Слезы оставили длинные борозды в этой маске, приставшей к ее лицу.
Анн взял коня под уздцы, и они тронулись в путь – в первый день мая, на край света…
Первую ночь они провели в каком-то разрушенном доме. А наутро увидели, что пошел дождь. И снова пустились в дорогу тем же порядком, что и вчера: Альенора верхом на Безотрадном, Анн пешком, со своими двумя дубинками. Земля, которой они пачкали себе голову, не держалась и стекала им на шею. Приходилось накладывать ее снова и снова. Они стали грязны до жути.
Остановившись попить воды из быстрой речушки, Анн принялся размышлять. Он попытался представить себе, чем станет отныне его жизнь. От самоубийства он отказался. Миг слабости, когда он почувствовал себя полностью уничтоженным, уже миновал. Он будет жить. Но как? И для начала, кто он теперь такой? Ведь у него больше нет ни прошлого, ни предков…
Ответ пришел к нему, когда они снова пустились в дорогу: он англичанин. Англичанин! Ведь в жилах у него практически одна только английская кровь. Соломон Франсес обучил его начаткам арифметики, поэтому, чтобы чем-то занять свой ум, Анн попытался подсчитать, сколько именно…
Луи, его дед, сын Франсуа и англичанки, был англичанином наполовину. Его сын Шарль, родившийся при таких же исходных, был англичанином уже на три четверти, а сам Анн представляет собой половину целого плюс три четверти, то есть семь восьмых. В нем семь восьмых английской крови! Теперь можно заглянуть дальше. Ребенок от его брака с Альенорой Заморской будет англичанином на пятнадцать шестнадцатых… Хотя, конечно, не будет у них с Альенорой никакого ребенка. Никогда в жизни не прикоснется он к этой женщине.
А что, если они оба вернутся из своего паломничества живыми? Как только они снова окажутся во Франции, Анн попросит Альенору уйти в первый же попавшийся монастырь, который захочет принять ее, а сам отправится на войну. Агония не затянется надолго. Он будет искать геройской смерти в бою, а если с приближением мира все еще не погибнет, то в каком-нибудь последнем сражении просто не отобьет роковой удар меча.
Такой станет его жизнь: короткой и отчаянной, насколько только возможно. Но главное – трагически одинокой: до самого конца он останется на этом свете совершенно один. У него нет больше предков, не будет и потомства. Ни прошлого, ни будущего. Им ничто не кончается и ничто не начинается.
Анн долго травил себя этими мыслями, наполнившими его несказанной горечью, но вскоре их вытеснила другая, еще более мучительная: предательство Альеноры. Приходилось признать: вопреки тому, что он считал поначалу, именно ложь этой женщины терзала его больше всего. Больше, чем потеря семьи, титула, прошлого. Это было нестерпимо.
Он бросил взгляд в ее сторону. Альенора ехала на Безотрадном, поникнув липкой от грязи головой. Сидела она в седле не по-дамски, боком, а по-мужски, неизящно, словно какая-нибудь крестьянка на рабочей кляче. Англичанка-жена показалась юноше вульгарной, глупой, толстой. Подумать только! И это она провела его, как ребенка!.. То, что он испытывал к ней, было больше, чем злопамятство, это было отвращение, ненависть.
Потом он пытался урезонить себя, подавить в себе чувства, не подобающие паломнику. Но не смог.
Они обошли стороной Бордо, принадлежавший англичанам, и продолжили путь вдоль Гаронны, успокоенные, но несколько удивленные тем, что так и не повстречали других подручных Берзениуса.
Так они путешествовали четыре дня, нигде не находя монастырей, где могли бы попросить приюта. Они ночевали под открытым небом. Несмотря на май, беспрестанно лил дождь. Наконец, на пятый вечер они заслышали вдалеке колокол.
Это и точно оказался монастырь. Он был довольно мрачного вида и таился в самой глубине долины. Из-за его серых стен виднелась только похожая на гребень звонница часовни. Дождь усилился, путники ускорили шаг. За воротами их встретил монах в капюшоне, надвинутом по самые глаза. После приветствия он спросил, кто они такие. Анн ответил:
– Бедный англичанин с женой. Идем в Иерусалим замаливать грехи.
Монах проводил их в трапезную и принес по чашке супа, разбавленного вином. Анн ел с наслаждением. Это была его первая горячая еда с… да, с самого Куссона!
Потом появился отец настоятель. Высокий, с короткой седоватой бородой, он производил впечатление человека властного. Он благословил паломников и поинтересовался, точно ли они направляются в Иерусалим. И, услышав подтверждение, заключил:
– У вас великое мужество.
На что Анн мягко возразил:
– Нет, святой отец. У нас великие грехи…
В этот миг в трапезную, сопровождаемый монахом-привратником, вошел еще один человек. Вероятно, какой-то отшельник. Вида он был еще более жуткого, чем они сами. Лохмотья прикрывали только часть его волосатого тела, седые волосы ниспадали до середины спины, борода закрывала всю грудь. Казалось, это какой-то диковинный зверь. Невозможно было даже определить его возраст. Наверняка он очень стар, если только лишения и умерщвление плоти не одряхлили его преждевременно.
Монах-привратник обратился к настоятелю:
– Думаю, он откуда-то издалека, потому что изъясняется на языке, которого я не понимаю.
Отшельник стал что-то говорить дрожащим голосом, а когда закончил, то настоятель, ко всеобщему удивлению, ответил ему на том же языке. Таким образом, между ними состоялась короткая беседа, после чего отшельник удалился. Настоятель подошел к Анну и его спутнице.
– Он из одной глухой испанской долины, я там бывал. Тамошнее наречие не похоже ни на какое другое.