Дивергент (Избранная)
Шрифт:
Мы останавливаемся на бетонной площадке вокруг металлической фасолины, где небольшими кучками сидят эрудиты с газетами или книгами. Калеб снимает очки и засовывает их в карман, затем проводит рукой по волосам, нервно отводя взгляд. Как будто ему стыдно. Возможно, мне тоже должно быть стыдно. У меня татуировки, распущенные волосы и обтягивающая одежда. Но мне не стыдно.
– Что ты здесь делаешь? – спрашивает он.
– Хотела побывать дома, – отвечаю я, – и ты лучшее, что я смогла придумать.
Он сжимает губы.
– Смотрю, ты рад меня видеть, –
– Слушай. – Он кладет руки мне на плечи. – Я очень рад тебя видеть, ясно? Просто это запрещено. Существуют правила.
– Мне плевать, – отвечаю я. – Плевать, ясно?
– Возможно, напрасно, – мягко говорит он и смотрит с укором. – На твоем месте я не хотел бы проблем с фракцией.
– Что ты имеешь в виду?
Я прекрасно знаю, что он имеет в виду. Он считает мою фракцию самой жестокой из пяти, и ничем более.
– Я просто не хочу, чтобы ты пострадала. Не надо на меня злиться. – Он наклоняет голову. – Что с тобой там случилось?
– Ничего. Ничего со мной не случилось.
Я закрываю глаза и потираю затылок ладонью. Даже если бы я сумела все ему объяснить, мне не хочется этого делать. У меня нет сил, чтобы просто подумать об этом.
– По-твоему… – Он смотрит себе на ботинки. – По-твоему, ты сделала правильный выбор?
– Не думаю, что у меня был выбор. А ты?
Он оглядывается. Прохожие посматривают на нас. Его взгляд скользит по лицам. Он по-прежнему нервничает, но, возможно, дело не в том, как он выглядит, и не во мне. Возможно, дело в них. Я хватаю его за руку и тащу под арку металлической фасолины. Мы идем под ее полым подбрюшьем. Я вижу повсюду свое отражение, искривленное гнутыми стенами, в пятнах ржавчины и копоти.
– Что происходит?
Я складываю руки на груди. Только сейчас я заметила темные круги под его глазами.
– Что случилось?
Калеб прижимает ладонь к металлической стене. Крошечная голова его отражения съехала набок, а рука словно выгнута назад. Мое отражение, напротив, кажется низеньким и приземистым.
– Происходит что-то важное, Беатрис. Что-то неладно. – Его глаза большие и стеклянные. – Я не знаю, в чем дело, но люди все время носятся вокруг, тихонько переговариваются, и Жанин постоянно толкает речи о том, как испорчен Альтруизм, почти каждый день.
– Ты веришь ей?
– Нет. Может быть. Я не… – Он качает головой. – Я не знаю, чему верить.
– Нет, знаешь, – жестко возражаю я. – Ты знаешь, кто наши родители. Знаешь, кто наши друзья. Как по-твоему, отец Сьюзен испорчен?
– Что я знаю? Что мне позволили знать? Нам не разрешали задавать вопросы, Беатрис, нас лишали знаний! А здесь…
Он поднимает глаза, и в плоском круге зеркала над головами я вижу две крошечные фигурки размером с ноготь. «Вот наше подлинное отражение, – думаю я. – На самом деле мы такие же маленькие».
– Здесь информация свободна, она всегда доступна, – продолжает он.
– Эрудиция не Правдолюбие. Здесь есть лжецы, Калеб. Есть люди, настолько умные, что знают, как тобой манипулировать.
– По-твоему,
– Если они такие умные, как ты считаешь, то не понял бы. Думаю, ты ничего бы не знал.
– Ты понятия не имеешь, о чем говоришь. – Он качает головой.
– Ага. Откуда мне вообще знать, на что похожа испорченная фракция? Я всего лишь обучаюсь на лихача, ради всего святого, – фыркаю я. – По крайней мере, я знаю, где мое место, Калеб. А ты решил пренебречь тем, что мы знали всю жизнь… Эти люди высокомерные и жадные, и они никуда тебя не приведут.
Его голос становится жестче.
– Пожалуй, тебе пора уходить, Беатрис.
– С удовольствием. Да, и вряд ли тебе это важно, но мама просила передать, чтобы ты исследовал симуляционную сыворотку.
– Ты ее видела? – Он кажется задетым. – Почему она не…
– Потому что! – рявкаю я. – Эрудиты запретили альтруистам посещать свой лагерь. Разве эта информация не была тебе доступна?
Я протискиваюсь мимо него, иду прочь от зеркального грота и скульптуры и ступаю на тротуар. Мне не следовало уходить. Теперь лагерь Лихости кажется домом – по крайней мере, там я точно знаю, на чем стою, а именно на неустойчивой почве.
Толпа на тротуаре редеет, и я поднимаю взгляд, чтобы узнать почему. В нескольких ярдах передо мной стоят два эрудита со сложенными на груди руками.
– Прошу прощения, – произносит один из них. – Вы должны пройти с нами.
Один мужчина идет за мной по пятам, так что я чувствую его дыхание затылком. Другой ведет меня в библиотеку и далее по трем коридорам к лифту. За библиотекой деревянный пол сменяется белой плиткой, и стены мерцают, как потолок в комнате проверки склонностей. Мерцание отражается от серебристых дверей лифта, и я щурюсь, чтобы что-либо разглядеть.
Я стараюсь оставаться спокойной. Задаю себе вопросы из учебного курса Лихости. «Что делать, если кто-то нападает из-за спины?» Я воображаю, как бью локтем назад, в живот или пах. Воображаю, как бегу. Жаль, у меня нет пистолета. Это мысли лихача, и они стали моими.
«Что делать, если нападают сразу двое?» Я иду за мужчиной по пустому мерцающему коридору в кабинет. Стены сделаны из стекла… пожалуй, я знаю, какая фракция разработала проект моей школы.
Женщина сидит за металлическим столом. Я смотрю ей в лицо. То же лицо господствует в библиотеке Эрудиции, оно приделано к каждой выпускаемой ими статье. Как давно я ненавижу это лицо? Я не помню.
– Садись, – говорит Жанин.
Ее голос кажется знакомым, особенно когда она раздражена. Ее прозрачные серые глаза останавливаются на мне.
– Я постою.
– Садись, – повторяет она.
Я определенно уже слышала ее голос.
Я слышала его в коридоре, она разговаривала с Эриком, перед тем как на меня напали. Я слышала, как она упоминает дивергентов. Но я слышала его и раньше… слышала в…
– Это был ваш голос в симуляции, – говорю я. – В смысле, на проверке склонностей.