Диверсанты из инкубатора
Шрифт:
Он вышел на вокзальную площадь. Прикурил сигарету и глубоко, будто лесной воздух, втянул в себя табачный дым.
В машине на вопрос Матвеева: «Что случилось», Родионов передал знак, символизирующий тюремную решетку.
– У тебя язык есть? Или ты рунами решил объясняться?
– Руны – это древние письмена…
– Докладывай, – прошипел Матвеев.
– Взяли его тихо и мирно. Макаронник лет сорока подошел, расшаркался, что-то передал жлобу из службы безопасности, тот что-то передал по рации. Левицкий изобразил решетку и поплелся за итальяшкой. Вид у него был обреченный. Что будем делать, шеф? Ждать посольскую машину? Первое, что должен сделать Левицкий, –
Тем временем в голове Матвеева всплыли инструкции, которыми он пичкал диверсантов-«недоносков».
«При задержании или аресте не оказывайте сопротивления представителям властей. Это может спровоцировать сотрудников правоохранительных органов на применение физической силы, усугубить ваше положение. Не объясняйтесь с ними, не подписывайте какие-либо протоколы и документы на иностранном языке. Такие показания могут быть положены в основу обвинения в совершении преступления. Обязательно дождитесь российского консула».
– Что скажите, шеф? – настырно требовал ответа Родионов от человека, который когда-то работал в «итальянском направлении».
– Ogni scarafone й bello a mamma soja. [8] – Матвеев ответил подчиненному неаполитанской пословицей, словно подслушал мысли Родионова.
– Что вы сказали?
– Тебе я сказал то же, что сказал бы генералу Бурцеву. Не надо наклоняться ко мне, чтобы понять одну вещь: «Маленькие шкафчики остались на месте, большой шкаф упал с оглушительным треском».
8
Каждый дебил матери мил (итал.).
Родионов мысленно покрутил у виска пальцем. Он как-то по-книжному рассуждал: почему Матвеев не занимается самобичеванием? Провал операции произошел по его ошибке, считай, на безобидном участке. В столичном Шереметьево Левицкого едва ли не на руках внесли в самолет. Ему оставалось самостоятельно выйти из него, размяв ноги после трех с половиной часов полета, сбежать по трапу, пройти щадящую процедуру досмотра.
Родионов больше не стал докучать шефу вопросами.
Левицкий лишь на короткие мгновения словно растворился в роскоши офиса, а потом будто выпал в осадок, заметил наблюдательный итальянский полковник. Что творится с этим человеком? Он легко давал ответы. Ощутил на плечах тяжесть, которую таскал несколько лет. Наверное, только сейчас понял, как сильно и давно он устал. У него не осталось ни моральных, ни физических сил сопротивляться. Источник энергии, деятельности иссяк. Лишь подобие ухмылки исказило его слегка обветренные губы.
– Я знаю, что проносится у тебя перед глазами, – вслух продолжил Сангалло.
– Вы не можете этого знать, полковник.
– Разреши мне сказать. Перед тобой пронеслась самая важная часть жизни: изнурительные тренировки, лихие захваты, штурмы, от которых было тесно в груди. Ты всегда работал на свои чувства, эмоции. Разве ты забыл долгие вечера, беседы за бутылкой хорошего вина? Чувства, эмоции и притупили твою бдительность, навалились на тебя, шепнули: «Ты выполнял приказы, а нами прикрывался». Знаешь, Вадим, чувства – твоя постоянная легенда. И это звучит исповедью. Будто ты открылся в своих сокровенных мыслях передо мной – итальянским полковником, как перед итальянским священником. Кофе? – без паузы спросил Сангалло, считавшийся неплохим психологом. – Или что-нибудь покрепче?
– Воды.
– Вижу, молчание пошло тебе на пользу, – заметил Сангалло, наливая Вадиму минералки. – Вряд ли ты думал о консуле. Ты прибыл по поддельному паспорту. Скажешь мне: «Полковник, хочу видеть российского консула», я тотчас потревожу ваш консульский отдел. Я отдам в руки посольского работника Вадима Левицкого, которого знаю, с которым мне посчастливилось сотрудничать, но не Алексея Глушко. Может быть, консул прихватит твое удостоверение? Или паспорт, если ты, конечно, уволился со службы. Консул может заявить и другое: любой гражданин России вправе поменять фамилию, имя, отчество. Это веский аргумент. Интересно, вы отрабатывали такой вариант? Не уверен. Мне кажется, ваша ошибка в том, что вы не отдались этому делу целиком, поэтому не справились. Тайная сторона жизни – моя, твоя, твоего руковод-ства – скрыта от глаз, но она есть, согласен? И вот сейчас она вскрылась. Со скрежетом ножа, вскрывающего консервную банку. Итак, ты готов ответить на первый вопрос? Мне. Без протокола.
Сангалло умолк. Он умел давить словами, но умел и вовремя останавливаться.
– Спрашивайте, – сказал Левицкий, покручивая в руках пустой стакан. – Но так, чтобы мои ответы стали видом на жительство в вашей стране, – поставил он условие. – Я не сломался, просто устал. И причина в человеке, которого мне приказали устранить.
– Его имя? Он итальянец, русский?
– У него роскошная вилла, много денег, много свободного времени, гарантированная обеспеченная старость. Чтобы заполучить все это, он просто перешел на чужую сторону, как через дорогу на зеленый свет. Пусть у меня не будет виллы и не так много денег. Пусть я перейду не на зеленый свет, а по «зебре»…
Левицкий запнулся.
– Обещаю, – заполнил паузу полковник. – И понимаю тебя. Просто не успел сказать. Тебя за провал операции по голове не погладят. Они уже знают, что ты арестован?
– Да.
– Откуда?
– Я подал знак человеку, который меня встречал.
– Хорошо. Откровенность за откровенность. Ты находишься в моем кабинете. Его я занимаю уже шесть месяцев. Только ничего не говори о роковой случайности. Мир так тесен, что все люди в конце концов встречаются в одной постели. По-моему, эти слова принадлежат Брижит Бардо. И этим все сказано. Тебе было суждено провалиться. Итак, назови имя человека, которого тебе приказали ликвидировать. Ну, Вадим! Уже поздно вступать в конфликт с силами морали.
– Генерал ГРУ Николай Фокин.
«Наслышан о нем», – покивал полковник.
– Ты прибыл один?
– Да. Назавтра был запланирован вылет на самолете еще двоих спецназовцев.
– Их имена?
– Поздно спрашивать их имена. После моего провала их близко не подпустят к аэропорту. Я провалился и продаю только себя. О продажном генерале речь не идет в принципе. Я развязал язык и по другой причине – это провал всей операции. Если бы я видел выход, то закрылся бы, как улитка в раковине. Но лично для себя увидел шанс.
Сангалло впервые с момента встречи проявил нетерпение. Он щелкал авторучкой, ловко покручивая ее в пальцах.
– Значит, ты первым прибыл в страну. Кому ты подал знак о своем аресте?
– Я же сказал: человеку, который меня встречал. Его я узнал по описанию. Он держал в руках свернутый в трубочку журнал.
– Есть еще какие-то приметы?
– Солнцезащитные очки подняты на лоб. Не знаю, кто он: разведчик, работающий под дипломатической крышей, нелегал. Знаю одно: он не слепой. И без моего знака все увидел.