Диверсия [= Федеральное дело]
Шрифт:
Вечером, после работы, я вылавливал кого-нибудь из работников бухгалтерии или архива и рассказывал слезливую историю.
— Мне очень стыдно вам признаваться, но я подозреваю, что моя жена гуляет.
Лицо женщины размягчалось. Иначе и быть не могло. Потому что в качестве жертвы я обычно выбирал женщин перезрелого возраста, которых бросил муж. А лучше два.
— Я очень люблю свою жену. А она мне изменяет. С… — и, наклонившись, я на ухо и шепотом произносил искомое имя.
У женщины глаза на лоб лезли. Но одновременно в них вспыхивал огонек любопытства.
— Да. Так получилось. Я человек не из последних, — скромно говорил я, отступая на шаг к своей навороченной, угнанной два часа назад иномарке, чтобы она могла получше рассмотреть мои накануне купленные в валютном магазине наряды. — И тем не менее… Она предпочла его.
Женщина сочувственно вздыхала.
— Но дело не в них. Дело в детях. У нас трое детей. Мальчики. В чем виновны они? Я не против, чтобы уходила жена. Потому что я ее очень люблю. И не желаю ей несчастья. Но я не хочу, чтобы уходили дети. Потому что их я люблю еще больше, — и я выпускал на небритую щеку скупую мужскую слезу. — Простите, ради бога.
У женщины начинала подрагивать нижняя губа.
— Чем я могу вам помочь? — спрашивала она.
— Я не уверен до конца, что это он. Хотя наверняка это он. Но я не могу ничего предпринять, пока не буду уверен, что это он.
Наверное, мои речи были не совсем логичны — то уверен, то не уверен, то опять уверен, — но именно такие, сумбурные и нелогичные, признания оказывали на женщин наилучшее воздействие. Я писал их с телевизионных сериалов, без зазрения совести передирая целые цитаты. Похоже, те сценаристы и продюсеры лучше знают, что, как и в какой форме надо говорить женщине, чтобы заставить ее поверить в предполагаемые обстоятельства. По крайней мере если судить по рейтингам.
— Только вы можете помочь мне!
— Но что я могу сделать? — искренне удивлялась женщина.
— Пустяк. Я подозреваю, что это началось в командировке. И продолжается в командировках. Она все время ездит. Все время с ним. Наверняка с ним! Я хочу узнать. Я должен узнать! Я прошу вас, просмотрите время приездов и отъездов. Ведь это никому не повредит. Скажите мне, куда он ездил. А я сравню. Я знаю дни, когда ее не было дома. Я прошу вас. Спасите меня! Только вы можете спасти меня. Только вы! Одна! Я готов заплатить. Любую сумму. Деньги для меня ничего не значат! Только любовь. Одна только любовь. Вот возьмите, — и я совал в сумку женщины скомканные купюры, и плакал, и целовал ей руки, и вставал на грязную мостовую на колени.
Плакал, целовал руки и вставал на колени — чтобы пробудить встречный эмоциональный порыв. А деньги совал, чтобы в случае чего усмирить не в меру болтливую помощницу. Эмоции — это слабость, которую могут простить. А деньги, заплаченные за информацию, — измена, за которую спрашивают по всей строгости. Тот, кто помогает добровольно, любит рассказывать о своем благородном поступке. Тот, кто берет за него дензнаки, обычно молчит.
— Я буду ждать вас здесь завтра. И послезавтра. И столько, сколько будет необходимо. Хоть целую вечность.
Когда я получал требуемую информацию, я ломал свой прежний образ. Я совал в сумку еще денег и говорил:
— На этот раз я, кажется, ошибся. Нет, сроки командировок не совпадают. Они не ездили вместе. Наверное, это был кто-то другой, — и делал движение, как будто собирался уходить.
— Возьмите обратно деньги, — кричала вслед женщина, протягивая мне купюры.
Я останавливался и жестко говорил, переходя на «ты»:
— Оставь их себе. Они тебе нужнее. Взгляни на себя в зеркало и купи макияж и новую одежду. Ты сделала работу. Работа должна оплачиваться.
После этих слов дальнейшее расползание сплетни было исключено. Не о чем было рассказывать.
Глава 11
— Вот все, что я дополнительно накопал, — передал я Александу Анатольевичу вновь добытые материалы.
— Негусто, — заметил он, запуская машину.
— В золоте важен не объем, а вес, — парировал я.
— Ну, ну. Посмотрим, какой пробы ваше золотишко. Может быть, медной?
Машина заглотила один лист, испещренный цифрами и названиями городов, и еще один, и еще.
— Снято. Ну что, пускаем в работу? Я сделал секундную паузу и чуть ли не перекрестился про себя.
— Давайте! С богом!
— Давно ли вы стали верующим, начальник? — съехидничал программист.
— Давно, с тех пор, как с этим делом связался. И с вами. И с вашей машиной.
— А машина-то чем виновата? Она здесь ни при чем.
— А может, при чем? Возьмет и перепутает что-нибудь, забудет или добавит не к месту. И вся работа псу под хвост.
— Не перепутает. И ничего сверх того, что в нее загрузили, не придумает. Она не человек. Она железная. Без фантазии. И отсебятину пороть не умеет.
— Хочется надеяться. Иначе будет непонятно, во имя чего мне пришлось рогоносца изображать.
— Кого?
— Неважно. Это к делу не относится. Работайте. Александр Анатольевич пожал плечами и повернулся к компьютеру. Не отрывая глаз от монитора, пробежал пальцами по клавиатуре. Прочитал ответ. Согласился нажатием клавиши. Снова задал вопрос. И снова согласился.
— Да.
— Да.
— Нет.
— Да…
Он разговаривал с машиной, как с живым, только немым собеседником. Вопрос — ответ. Согласие. Или отказ.
Они были интересны друг другу. Он — и компьютер. Третий в их взаимоотношениях был лишний. Третьим был я.
— С чего начнем? С хронологии или географии?
— С географии. Хронология вторична.
На экране возникла контурная карта страны. По ней разбежались точки городов, где бывал с визитами мой подопечный.
— Транспорт?
Я кивнул.
От точек во все стороны разбежались тонкие линии. Пунктирные — там, где исследуемый объект добирался до места назначения самолетом. И непрерывные — где он воспользовался услугами железнодорожного транспорта.