Дивертисмент братьев Лунио

Ряжский Григорий Викторович

– Вчера вот по радио передавали, я слыхал, что есть такие пеликаны, плавучие, единственные, какие ныряют за рыбой. Другие просто летают и плавают, без погружения на глубину. – Франя, удивлённая началом такой странной темы, молчала у себя наверху и ждала продолжения. К таким причудам Гандрабуры она не привыкла, потому что у того всё и всегда было прямо и просто, как железная колея. Пил, закусывал, потом забирался, потом слезал, не уходил в сторону от темы, а слова всегда применял самые обычные, без ухода во внутренний мир и на глубину. – Так вот и говорю, – продолжил мысль Иван, – он рыбину высматривает под водой, приплывает к ней и хватает всю целиком, клювом своим. А под клювом зоб специальный, типа мешка из кожи. И влазит в этот мешок

ровно три литра морской воды. И рыбина эта к нему попадает в зоб вместе с этой водой, со всеми этими литрами. Дальше он выплывает наружу и глотает их, обоих, в живот. Рыбу и воду. И получается, сколько он рыбин наловил, столько раз по три литра воды в него попадёт. А рыб ему в день надо много. Вот и считай теперь, куда в нём столько воды девается, если сам наелся досыта.

Иван выбил папиросу из пачки, чиркнул в темноте спичкой и закурил. И взял задумчивую паузу.

– А при чём здесь пеликаны, Ваня? – спросила Франя, пытаясь выловить причинно-следственную связь вещей. – Для чего ты мне это рассказал? Чтобы чего я сделала?

Иван выпустил едкий дым в её сторону и глубокомысленно изрёк:

– В том и дело, что ни при чём. А всё потому что... потому что...

Пока он обдумывал решающую фразу, она закончила мысль за него:

– Я знаю почему, – вымолвила девушка тихо, – Просто ты хочешь сделать мне предложение. Предложить руку и сердце. Да, Ваня, угадала? Я всегда знала, что когда-нибудь ты решишься. И ждала. И дождалась, да? Дождалась?

Иван приподнялся на локте и ошалело уставился в прикроватную темноту, где, освещённое заоконным фонарным светом, оконтуривалось нагое Франино тело. Тоже приподнявшееся на локте.

– Ты чего, мать, рехнулась совсем? – на полном серьёзе спросил Иван, искренне удивившись такой её глупой догадке. – Какое ещё предложение? Я сказать тебе собирался, что женюсь завтра и что ухожу совсем. И чтобы ты меня ждала, если чего. А ты – жениться! Как это – взять вот так, с никакого перепугу, и руку в придачу отдать с пламенным мотором заодно? Я ж не повернулся умом пока, чтобы взять с тобой и записаться. Чтоб с общаги в съёмную твою уйти, с той кровати на эти доски, только уже навсегда? Так, что ли, придумала? А, Франь? Ты чего?

Франя поднялась с кровати, накинула на себя байковый халат и зажгла свет. На полу, так и не опустившийся с локтя, высветился с папиросой в руке застывший от гневного недоумения Иван Гандрабура, визитёр с четырёхлетним стажем.

– Уходи, Ваня, – сказала Франя, – совсем уходи. Навсегда. Не хочу, чтобы ты сюда больше приходил, хоть женатый, хоть неженатый. Никакой не приходи, забудь дорогу.

Иван хмуро глянул на няню, загасил папиросу в пустую банку из-под майонеза, поднялся и стал натягивать трусы. Потом – остальное. Молча. Так же молча протянул руку к столу, взял стакан, слил в него остаток белой и выплеснул его в рот.

– Поговорили, короче, – сказал на прощанье. Накинул тулуп и вышел в барачный коридор, оставив дверь нараспашку. Франя прикрыла дверь, присела на корточки и начала медленно скатывать ненужную больше Иванову постель в упругий и бесполезный рулон.

Близилось утро. Природа после продолжительных заморозков в воздухе и на почве постепенно начинала отпускать холод восвояси, приближая себя к нулю. И когда Иван Гандрабура, уволенный прихожанин роддомовской няни и будущий жених Дюки Лунио, проходил мимо всё ещё не отпущенного уходящим морозом, изогнутого под тяжестью ледяной прозрачной корки самородного берёзового чуда, он не видел, как тяжёлая порция оттаявшей ледяной влаги, стянувшаяся под влиянием земного притяжения в могучую первую каплю, оторвалась от верхней точки подковы и улетела в землю, прожегши по пути застоявшийся от затяжной, теряющей красоту зимы рыхлеющий снег.

Иван был зол на эту деревенскую дуру, не ухватившую суть его длинномерной программы. Но ведь долговременность такая, с другой стороны, могла ведь и не пригодиться вовсе. Так что теперь все мысли

его были устремлены в единственную оставшуюся для него надёжную перспективу – в завтрашний переезд в семью Лунио, к начальнику охраны готовых упаковок и его маленькой ювелирной дочке.

@bt-min = К удивлению Иванову и к его же радости, того, что его смущало с самого начала и немало заботило, не случилось. Дюка, к которой он в тот же день перевёз свой единственный чемодан с барахлом и выцветший от старости рюкзак с имуществом, отдалась ему со всей ответственной серьёзностью и правильным подходом. Не обманули Лунио эти – как обещали, так всё и прошло, без отхода от взаимной договорённости. Да к тому же на новой долговязой кровати, что также подтверждало намерение и готовность Григория Наумыча держать слово и впредь.

@bt-min = Сведения о том, что Дюка по сию пору нетронутая никем девушка, у него имелись заранее, от Гирша. Дед, посмущавшись, донёс-таки заблаговременно такую информацию, понимая, что своим отцовским участием должен упредить нежелательное протекание первой брачной ночи в любом её смысле. Ну, травмы там разные или нестыковки любые. Короче, будь готов к такому делу, Иван, сказал он ему. Не оплошай. И помни: обидишь, причинишь страдания – убью. Я на фронте был, в плену, блокаду пережил, мне всё спишут. Но это он так, на всякий случай, для перестраховки, про себя подумав, что, может, и не так всё страшно окажется, и коли нога тридцать восьмая у дылды этого, то вдруг и остальное всё тоже не обязательным стандартом определяется.

@bt-min = Крохотульным у его гражданской жены оказалось совершенно всё, как Гандрабура и чуял. Но она помогла ему, сама. И себе помогла, хотя практических знаний в этой области не имела прежде никаких и никогда. Умная и интуитивная девушка была мама наша. Жаль, что отец так ничего про неё и не понял. Но зато когда мама, закусив от первой боли маленькую губу, справилась с задачей и из Ивановой глотки вырвался звериный рык, означавший успешность всего предприятия, их обоих можно было поздравить. Случившееся означало, что противопоказаний для дальнейшей совместной жизни более не существует. Точка возможного возврата благополучно преодолена, и теперь на очереди общая задача – сделать из неё точку невозврата.

@bt-min = Наутро, когда встали и поели, Иван впервые назвал маму Дюймовочкой. Сказка эта припомнилась к месту, а других всё равно в памяти своей не держал никаких. Не забывал только про ворону с сыром и про одного милиционера ростом с него. Степан был, кажется, с простой очень фамилией. Из несказок знал ещё, что есть на свете место такое Лукоморье. Но путался, где расположено. Наверное, стало заграницей после того, как мир переделили меж собой разные державы после второй Великой Отечественной мировой войны. Может, к полякам отошло, а может, белофиннам на Белом море оставили. Не проверял после. А к исследованию Священного Писания в то время отец наш ещё не приступал. Не добрался до дедушкиного культурного запаса.

@bt-min = А маме такое прозвание явно пришлось по вкусу. Но к вечеру того же первого дня после первой ночи, утомившись выговаривать так длинно, Иван перепридумал найденное слово, и мама сделалась ещё короче – просто Дюкой. Что тоже не стало для неё обидным. Пожалуй, эта придумка стала единственным удачным достижением Ивана Гандрабуры в ходе всей его нелепой и неупорядоченно текущей жизни.

@bt-min = Этот же самый день, первый в новой для Ивана семейной жизни, стал началом очередного отпуска, в который отправил его Григорий Наумович, решив, что без медового месяца будет неправильно. Для дочки его прежде всего. Иван-то сам про месяц такой и не знал, скорей всего, ничего, и не придавал ему значения. Всё, что нельзя было конкретно примерить на себя, не закреплялось в отцовской голове, упархивало сразу после ознакомления со словом или предметом. Такую интересную особенность своего зятя тесть давно уже понял, ещё со времён совместной охраны упаковок на упаковочной фабрике.