Длань Одиночества
Шрифт:
— Чего? — скромно переспросил Никас.
— Он смог раскрыть в себе священный потенциал женской природы!
Существо недоверчиво сопело, чем-то пощелкивая. Журналист понял, что от него ждут доказательств.
— В моем паху сосредоточено великое зло! — крикнул он воодушевленно. — Паршивая стигма, которая убивает во мне человека. Но я не сдаюсь, следуя совести.
— Ищешь ли ты в себе способность к всепрощению, которая доступна только фемине?
— Неустанно! — почти не соврал Никас.
— Понимаешь ли значение равенства
— Никаких уступок и компромиссов. Фемина — колыбель права, тестикуляры — немощные жрецы обязательств.
Его тюремщик засопел громче, утробно взрыкивая.
— Ладно, — произнесла она нехотя. — Ты можешь быть при мне. С чем ты пришел, Ригель?
— Сопротивление готово выслушать его. Пожалуйста, отопри дверь, прелестница.
Сопение участилось. Никас даже уловил в нем нотку смущения.
— А, льстец! — загремели ключи.
Камера обнажила тесноту. Защищаясь от света жестом загнанного вурдалака, Никас громко чихнул.
— До чего страшненький, — произнесла Дентата презрительно. — Выметайся.
Роман бросился к отцу. Подлез под руку и потянул вверх. Аркас осилил стоячее положение, ласково потрепав шевелюру мальчика.
— А ты неплохо импровизируешь, — прошептал тот. — Она приняла все за чистую монету.
— Для такого ушлого тестикуляра как я, это было несложно, — проговорил Никас, привыкая к свету.
Он вздрогнул, когда за ним захлопнули дверь и жарко задышали над макушкой. Никас медленно повернулся к Дентате. Это был могучий двухметровый образ с невыразительными феминными чертами и странной анатомией левой руки. Вместо кисти на ней угрожающе щелкали ржавые ножницы. Плотная кожа рдела пятнами. На голове сидел серебристый шлем, с изукрашенным забралом в виде умиротворенного женского лица. Розовые бутоны обрамляли его. Из полых ноздрей вырывались струи влажного пара.
— Я слежу за тобой, тестикуляр, — пророкотало это нежное лицо. — Любое неуважение ко мне будет пресечено и сурово наказано.
Помимо шлема на Дентате ничего не было, кроме набедренной повязки из скальпированных бород. Никас не мог сказать, хорошо это или плохо. В текущих обстоятельствах, последнее, что могло его посетить, было сексуальное возбуждение.
— Чрезмерный зрительный контакт! — вдруг заголосила Дентата.
Никас едва увернулся от лязгнувших ножниц.
— С ума спятила? — не выдержал он.
Любой мужчина имеет право на такой вопрос, когда ему пытаются отстричь гнусное свидетельство антифеминной природы.
— Патриархальное давление, гендерные стереотипы! — не унимался образ.
— Мария Кюри, Розалинд Франклин, Рейчел Карсон, — воззвал к ней Ригель.
— Ада Ловлейс! — тут же подхватила Дентата.
— Даешь равноправие, — рискнул Никас.
И не прогадал. Ему отвесили оплеуху, от которой он повалился на стену, после чего Дентата убежала, мило хохоча. Журналист стоял, закрыв нижнюю половину лица ладонями. Ригель вздыхал. Известняковые стены осыпались.
— Вопросы? — подал голос Роман.
— Нет, — просто ответил Никас.
— Она вызвалась сторожить тебя.
— Что вообще происходит?
— А говоришь, вопросов нет.
Журналист вздохнул.
— Ригель.
— Если коротко, мы достигли Минус-Я.
— Что это значит?
— Минус-Я, это смерть самооценки. Антиэго.
Аркас, скребнув по щетине пальцами, обрушил вниз руки. О, как они болели сейчас. Они, наконец, обратили на себя его внимание. Он держался за поручень, неслышно вопя от страха, пока дьявольский лифт легко набирал космические скорости.
Ноги под потолком.
Журналист машинально ощупал колени.
— А где остальные? — спросил он, с надеждой, что ответ будет печальным.
— Разбежались, — ответил Роман. — Но Шок сказал, что будет ждать тебя.
— Хорошо. На самом деле я предпочел бы, чтоб их размазало, но тогда придется остаться здесь навсегда.
Он помолчал.
— Что это было за безумное чудовище…
— Стоп, стоп, стоп, — перебили его. — Твое высказывание страшно некорректно. Это был смелый и отважный дух феминизма. Он просто защищался от твоего заскорузлого сексизма и агрессии.
Аркас открыл и закрыл рот.
— Я шучу, — улыбнулся Роман. — Это безумное чудовище, как ты верно выразился, худший кошмар для настоящего равенства. Он проистекает из ненависти, посторонних обид и…
— Одиночества, — продолжил Никас автоматически.
— Верно. Скажи, а ты видел его?
Вместо ответа Никас оскалился, вспомнив прикосновение ее затылка. Эта… Пророк. Она что-то пробуждала в нем. Играла с темнотой в его душе. С монстрами, которые там затаились. Девел говорил, что в пещере на них напал негатив. Значит и в нем поселилась порча. Она не завладела им, но росла и змеилась, пробиваясь в сознание.
— Я говорил с ним, — признался он. — Не могу сказать, что это было приятно.
Роман сочувственно погладил предплечье отца.
— Ты сильнее, чем думаешь. Чем они ожидают. Негативу не взять тебя.
Эти слова не могли помочь Никасу обрести душевный покой. Он знал, однако, что лучше испытывать гнев, чем отчаянье. Оптимизм — что-то сказочное, давно забытое. Гнев был его оружием. Если негатив поселился внутри, то Аркас будет использовать его, а не наоборот.
Выяснилось, что камера Аркаса была здесь не единственной. Никас, однако, был заперт в чем-то вроде изолятора. Одиночки. Остальные темницы были забраны решетками. Они шли по обе стороны некомфортно узкого коридора. Узники, сидящие друг напротив друга, могли бы при желании, коснуться пальцами, вытянув руки. Каждая камера была обжита и тщательно охранялась своим хозяином. Стоило Аркасу чуть приблизиться, как сгорбленные образы, обитающие за прутьями, тут же запирались на все замки, звеня огромными связками ключей.