Длинная дорога в Уэлен
Шрифт:
Я достаю свою трубку, тщательно набиваю ее, раскуриваю, прижимая пальцем вспухающий табак, и долго еще сижу — без всяких мыслей… Когда я ухожу, две чаечки летят надо мной с грустными возгласами почти до самого дома, как будто нет у них собственного гнезда, ни детей и единственная их обязанность — найти одинокого путника и проводить его в тундре… Возвращаюсь глубокой ночью, все спят.
26 июля… И все-таки уезжать пора… Опять с утра иду на связь, спрашиваю Клейменова, не пришлет ли свой вездеход. «Вчера механик в нем ковырялся, не знаю, починил ли… Если на ходу — то будет», — отвечает Яковлевич… День проходит в ожидании и в ученых разговорах с магаданцами. Я все больше влезаю в лемминговую проблему: могу уже свободно оперировать такими терминами, как «функция надпочечников», «стрессировать», отличаю сибирского лемминга от копытного и «проэструс» от «эструса»… Впрочем, если бы я всерьез занялся леммингами, я бы написал диссертацию о врожденном у них чувстве прекрасного: вчера я видел такие очаровательные норы!.. Возле одной по бокам вырастали два красноватых стебелька, кажется, кисличника — словно кипарисы… Вход в другую был весь увит и наполовину завешен листочками полярной ивы — совсем как веранда дома где-нибудь на берегу южного моря…
Борис Никанорович запечатлел ту самую гору, по которой я вчера лазил. «Недостоверно, нет правды жизни, — сказал я, разглядывая пейзаж. — Вот тут должен быть я». — «Тебя даже в подзорную трубу нельзя было рассмотреть», — оправдался Никанорович…
Вездеход не пришел — значит, еще не починили. Может, завтра двинуть пешком — всего-то пятьдесят километров…
27 июля. Вышли с утра — я и Нэля Веденеевна, которой нужно в Магадан. Марина Алексеевна пошла нас провожать… У москвичей командировка тоже на исходе, но у них слишком много вещей, чтобы тащить их на себе. Борис Никанорович остался — ему никуда больше не надо. Он остался поджидать, пока окончательно заживет нога, и тогда он сможет ходить в горы. Осточертела ему его башня, хотя она и не из слоновой кости. «Башня из плавника, — как называли мы ее. — Опять Никанорович удалился в свою башню из плавника…» Воображаю его где-нибудь на вершине, за мольбертом, с развевающейся бородою. Саваоф!.. На прощание мы сфотографировались с магаданцами на завалинке их неказистого, но гостеприимного дома. Всего какая-то неделя прошла, а жаль расставаться с этими милыми людьми и нашими долгими разговорами по вечерам, и с тем нетопленным домиком, где мы ночевали, со спальным мешком, в котором так отлично спалось, и с репродукцией портрета Анны Сергеевны Лермонтовой (кисти Григория Островского, 1776 г.), висевшей над моей койкой… Грустно покидать этот заброшенный поселок и его верных обитателей — Феликса и Ульвелькота, а также бухту Сомнительную, речку Сомнительную и Сомнительные горы, обладающие, несмотря на свои названия — и я могу теперь это подтвердить! — такой же несомненной реальностью, как и мысли, посещавшие меня на их берегах, вершинах и склонах…
…А погода для прогулки наигнуснейшая: холод, туман, встречный ветер и дождь — не дождь, но морось, несущаяся по ветру и мгновенно облепляющая лицо и одежду… Едва отходим километра четыре, как замечаем впереди, в тумане, наверху холма, какой-то темный предмет. Очередная бочка… «Только бочки с-под солярки попадаются одне…» Но он исчезает с вершины, виднеется теперь ниже линии холма и, следовательно, движется нам навстречу. Значит, или овцебык, или вездеход… Да, это вездеход с нарисованным белым медведем на борту — конечно, Петр Яковлевич не подвел! Но мы уже разогрелись, вошли во вкус и ритм ходьбы. Договариваемся с полярниками так: мы двигаем дальше, они доезжают до Сомнительной, забирают москвичей и догоняют нас. Марина возвращается на вездеходе… Идем с Нэлей, придерживаясь наезженной колеи, чтобы вездеход не проскочил мимо нас в тумане, — идем час, другой, третий, не слишком торопясь, но и не прогулочным шагом, нормально, как только и надо ходить по тундре; Нэля рассказывает, как работала врачом в Провидения, как поехала однажды в командировку в Энмелен, это на мысе Беринга, и заблудилась там в пургу в самом поселке, между домами… Полярники тоже не спешат вслед за нами, остались, видимо, пообедать, и я их понимаю: обеды у магаданцев славные!.. Пора бы и нам перекусить, но где?! Тут, как нельзя кстати, видим сбоку от дороги какой-то странный лимузин, брошенный и навеки успокоившийся в тундре, — со снятым мотором, без руля, без стекол. Вот и кров! Усаживаемся в кабину, открываем банки, делаем бутерброды… Ох, и видик, наверное, у нас, если взглянуть эдак со стороны…
Вездехода все нет — вперед!.. Путь нам преграждает река Хищников, в несколько рукавов, последний довольно серьезный, приходится разуваться… Интересно, откуда такое название? Хищников на острове, правда, полно, но у меня с этим словом всегда почему-то ассоциируется исключительно семейство кошачьих: львы, тигры… На противоположном берегу подсученные штанины моих новых штормовых брюк не желают теперь спускаться — какой-то умник-изобретатель решил снабдить их внизу не резинками, а, для верности, прочными, нерастягивающимися шнурками. Так и остался бы я, без сомнения, стоять посреди врангелевской тундры, под дождем, нелепой фигурой — босиком и с засученными штанами, — но у Нэли в рюкзаке, к счастью, нашлись ножницы… И только трогаемся дальше, позади нас, за речкой, над обрывом нависает вездеход… Появись он на несколько минут раньше — не пришлось бы нам разуваться… Но я доволен, что мы успели перейти речку, тут есть нюансы: догнал бы он нас на той стороне, можно было бы думать, что мы его дожидались. И, откровенно говоря, я немного жалею, что не удалось пройти пешком всей дороги: шутки шутками, а отшагали мы с Нэлей почти половину пути. Еще несколько километров, и ожидал бы нас домик на старом корале — там можно было бы и обогреться, и чаю напиться… К вечеру точно были бы в Ушаковском!.. Конечно: мне, как человеку, долгое время проводящему за письменным столом, необходимо иногда самоутверждаться — хоть бы таким простым, лошадиным способом. Но сейчас я благоразумно помалкиваю: во-первых, мои личные соображения выглядели бы в глазах людей, сугубо северных, чистым пижонством, а во-вторых — элементарной неблагодарностью…
Внутри вездехода тесно от обилия вещей и тепло. Ни тебе дождя, ни ветра.
— Ну и как: набрались чукотских впечатлений? — не без ехидства спрашивает знакомый радиобиолог.
— Нет еще. Далеко нет… Но зато позабыл кое-какие московские, — смиренно отвечаю я.
И в свою очередь осведомляюсь, как обстоят дела с леммингами. Оказывается, десять штук — «с любезной помощью вот Нэли Веденеевны и ее коллег» — им все-таки удалось поймать.
— А сколько стоит командировка?
— На весь отряд — поболее четырех с половиной тысяч…
— Следовательно, — вслух подсчитываю я, — каждый лемминг с острова Врангеля вам обошелся в четыреста пятьдесят рублей. Это при условии, что все они уцелеют до Москвы. Не исключено, что и дороже станет…
После этого мой собеседник переходит на разговор исключительно о литературе. Как, например, отношусь я к творчеству Шукшина?..
Через час мы в поселке…
31 июля. Предыдущие три дня, как и сегодняшний, — в ожидании вертолета. Рано утром подымешь голову от подушки и первым делом — в окно: там, между домами, плавает туман. Следовательно, отбой, и можно еще подремать. Но сегодня солнышко, все горы и море видны далеко, и, стало быть, есть надежда…
…Товарищ Сазонов, встретив меня по приезде из Сомнительной, удивился: «А почему вы пешком пошли?!» Кажется, я ответил не очень вежливо. «Вы, чувствуется, на нас немного обижены?» — нелепо вопросил он. Случайно узнал, что машина заповедника и не думала ломаться, бегала себе спокойно по поселку. Но я после Сомнительной и общения с природой настроен довольно мирно, и у меня нет никакого желания углубляться в разгадку тайных соображений и действий зама по науке. Директор еще не вернулся… Зато в эти дни вынужденного досуга я изучил объемистый том с тисненой надписью на обложке: «РСФСР. Главное управление охотничьего хозяйства и заповедников при Совете Министров РСФСР. Проект организации и развития государственного заповедника «Остров Врангеля»; из которого узнал еще кое-какие подробности о заповеднике. Например, что в него, помимо острова Врангеля, входит также соседствующий с ним островок Геральд. На Геральде никто не живет, люди высаживались на него считанное число раз, и последний раз, кажется, в тридцатых годах, поэтому его предполагается оставить в «абсолютной неприкосновенности, как эталон природы Арктики». Вот бы глянуть, вот бы побывать на «эталоне»!.. Еще к заповеднику относится пятикилометровая охранная зона Восточно-Сибирского и Чукотского морей вокруг этих островов, которая «введена с целью сохранения биоценозов литерали и ряда видов животных из числа млекопитающих и птиц, связанных с этой зоной трофически или иным путем». Что ж, это совершенно справедливо… Если заповедник — остров, то, чтобы стать именно заповедным островом, а не просто участком суши, он должен быть окружен и заповедным морем… Вообще «Проект» — документ очень основательный: с перечислением и характеристиками видов животных и птиц, населяющих остров, с рекомендациями по сохранности и увеличению численности их популяций… В разделе о белых гусях — снова мысль о «резком сокращении поголовья оленей». Названы уникальные и реликтовые виды растений — некоторые из них, оказывается, только на острове Врангеля да на Аляске. Перечень научных работ, которые намечено проводить в заповеднике… Даже список необходимой техники: трактор — 1, вездеходов — 3, бортовая машина — 1, мотонарт типа «Буран» — 10, лодок «Северянок» — 2, и так далее, вплоть до фотоаппаратов… Срок становления заповедника — пять лет… Становление — это, я так понимаю, полная укомплектовка заповедника штатами, обеспечение жильем, техникой, научно-техническими средствами, — и тот день, когда люди спокойно примутся за планомерные исследования, можно считать концом становления. В таком случае, вряд ли этот срок реален! Из объявленных пяти прошло два с половиной года, а в заповеднике пока ничего нет, кроме конторы да нескольких сотрудников, которые, кстати, почему-то числятся здесь «лесниками». Видимо, специальное штатное расписание для арктических заповедников не создано…
Но вот еще очень интересные для меня строки. Среди общих принципов охраны природы заповедника выделены «специфические для острова Врангеля» и, между прочим, записано: «Местному населению (чукчам и эскимосам) разрешить добычу ластоногих (под контролем охраны заповедника) для удовлетворения традиционных хозяйственных нужд». Как говорится, черным по белому… Сказано даже, сколько зверя, в расчете на несколько оставшихся на острове семей, можно добывать: моржа — до 10 голов, кольчатой нерпы — до 15, лахтака — до 3… Тогда что за нелепая ситуация с Ульвелькотом?!. Я специально заложил это место и, возвращая сей официальный документ Сазонову, естественно, указал на него.
— Так как же все-таки с Ульвелькотом? — спросил я.
— Понимаете… — начал зам по науке, — если разрешить им охотиться, в поселке возникнет нездоровый ажиотаж. Шкуры нерпы… и прочее…
Тут я сразу вспомнил отличную шкуру нерпы в его доме, и меня так и подмывало заметить, что его собственное чувство «нездорового ажиотажа», видимо, уже удовлетворено. Но я сдержался и только сказал:
— Здесь же ясно написано: «под контролем охраны заповедника»! Значит, шкуры можно учитывать…
Сазонов промолчал.
— И с поляркой… — продолжал я. — Из протоколов ваших совещаний видно, что вы собираетесь отстреливать на острове песца, чтобы защитить гусей. Почему же, в таком случае, не разрешить охоту полярникам? Вы будете стрелять летом, когда песец ни на что не годится, и к тому же беспокоить гнездовье. А полярники будут ловить себе зимой, по снегу. Они и растительности тундры вреда не причинят, и государству польза!.. В «Положении о полярной станции» даже записано, что начальник должен организовать охоту, чтобы рациональнее использовать свободное время, чтобы люди выходили из домов на воздух, чтобы снималось психологическое воздействие полярной ночи…