Длинноногий дядюшка (с илл.)

Вебстер Джин

Особенно огорчает меня эта безличность. Если бы Вы хоть чуточку меня любили, Вы бы изредка присылали мне два-три слова, написанные Вашей рукой, а не эти отпечатанные приказы. Если бы я увидела хоть намек на то, что Вам до меня есть дело, я сделала бы все, что угодно, только бы Вам угодить.

Прекрасно знаю, что должна писать любезные, длинные, подробные письма, не ожидая ответа. Вы исполняете часть договора - я получаю образование -и, вероятно, полагаете, что я не вполне исполняю свою часть.

Но, дядя, это нечестно! Нет, правда. Я ведь так одинока.

Вы - единственный человек, которого я люблю, но Вы же - тень, невидимка! Вы - мнимость, я Вас выдумала, и, может быть, настоящий «Вы» - совсем другой. Правда, когда я была больна, Вы прислали мне записку. Теперь, когда я очень одинока, я вынимаю ее и перечитываю.

Кажется, я пишу не то, что хотела. Начну заново:

Хотя я очень обиделась - обидно быть игрушкой своенравного, всемогущего, непредсказуемого, нелогичного, невидимого Провидения - человек, который проявил столько заботы и доброты, имеет на все это право. Словом, прощу Вас и развеселюсь. Правда, мне все еще не по себе, когда я получаю письма от Салли, и читаю, как хорошо она проводит время.

Что ж, опускаю над этим завесу и начинаю сызнова.

Я писала все лето. Закончила четыре рассказа, отправила в четыре редакции. Как видите, я пробую стать писательницей. У меня есть рабочая комната, на чердаке - та самая, где мастер Джерви играл в дождливые дни. Она прохладная, с двумя слуховыми окнами, перед ними - клен, в дупле - семейство ярко-рыжих белок.

Скоро напишу Вам письмо получше и сообщу все новости.

Нам очень нужен дождь.

Ваша по- прежнему

Джуди.

10 августа.

Дорогой длинноногий дядюшка!

Пишу Вам со второго сука ивы, стоящей у пруда, за пастбищем. Подо мной квакает лягушка, надо мной стрекочет цикада, и две ящерицы снуют по стволу. Я сижу здесь уже с час, место очень удобное, особенно после того, как я обложилась подушками. Я влезла сюда с пером и бумагой, чтобы написать что-нибудь бессмертное, но никак не могу поладить с героиней, поэтому отложила повесть и пишу Вам. (Легче не стало, с Вами я тоже поладить не могу.)

Если Вы в этом ужасном Нью-Йорке, хорошо бы послать Вам хоть немного этой солнечной, свежей, дивной красоты. После целой недели дождя, деревня - истинный рай.

Кстати о рае, помните Келлога, о котором я Вам писала в прошлом году? Ну, священника из маленькой белой церковки. Он, бедный, умер зимой от воспаления легких. Я слушала его проповеди раз шесть, не меньше, и хорошо знаю его взгляды. До самого конца он верил в то, с чего начал. По-моему, человека, сорок семь лет думающего одинаково, надо держать в кунсткамере. Надеюсь, ему нравятся и арфа и ореол - он ведь был так твердо уверен, что обретет их! Теперь там новый, молодой, весьма современный. Прихожане - в сомнении, особенно - те, которые покорны диакону Каннингсу. Видимо, все идет к расколу. Здесь не жалуют новшеств.

Всю неделю я сидела у себя и упивалась гением, главным образом - Стивенсоном.

По-моему, он гораздо интереснее своих героев, о нем бы и написать книгу. Разве не замечательно, что он истратил все наследство от отца, десять тысяч долларов, на яхту, а потом отправился в Тихий океан? Он жил, как подсказывала фантазия. Если бы мнe отец оставил десять тысяч, я поступила бы так же. Одна мысль о Самоа приводит меня в экстаз. Мне хочется в тропики. Mне хочется видеть весь свет. Я непременно отправлюсь путешествовать, как только стану великой писательницей, или художницей, или актрисой, словом - великой.

У меня страсть к путешествиям. Достаточно мне посмотреть на карту, чтобы захотелось надеть шляпу, взять зонтик и отправиться и путь. «Прежде, чем умру, увижу пальмы и чертоги юга».

Четверг, вечер. В сумерках, на пороге дома.

Трудно почерпнуть из этого письма какие-либо новости! Джуди за последнее время стала таким философом, что решает только мировые вопросы и не снизойдет до мелочей повседневной жизни. Но некоторые новости я Вам все-таки сообщу, вот они.

Девять наших поросят в прошлый вторник ускользнули со двора, вечером вернулось только восемь. Не хотим никого обвинять, но все же заметим, что у вдовы Дауд поросят стало больше на одного.

Мистер Уивер выкрасил амбар и силосную башню в ярко-желтую краску (цвет тыквы). Очень уродливо, но он считает, что так прочнее.

У Брюэров на этой неделе гости - сестра миссис Брюэр и две племянницы из Огайо.

Одна наша наседка (порода «род-айленд») вывела только трех цыплят из пятнадцати яиц. Понять не можем, в чем дело. Род-айленды, на мой взгляд, не так уж хороши. Предпочитаю орпингтонов.

Новый телеграфист на почте выпил до капли весь ром, какой только был, на 7 долларов, прежде, чем его изобличили.

У старого Аиры Хатча - ревматизм, он больше работать не может. Когда он прилично зарабатывал, он денег не копил, и теперь будет жить за счет городской благотворительности.

В следующую субботу, в здешней школе, будет вечер с мороженым. Приходите сами, приводите родных!

У меня новая шляпа, за двадцать пять центов, я ее купила на почте. Вот мой последний портрет, сделан на уборке сена.

Становится темно, да и писать больше нечего, новости - все.

Спокойной ночи. Джуди.

Пятница.

Доброе утро! А у нас новости! Как Вы думаете, какие? Никогда не угадали бы, кто приезжает на ферму. Миссис Семпл получила письмо от мистера Пендльтона. Он путешествует на машине, устал и хочет отдохнуть

на тихой, приличной ферме. Нет ли комнаты на случай, если он завернет сюда? Может быть, он проживет неделю, может быть - две, а , может - и три, смотря по тому, насколько здесь тихо.