Для Гадо. Возвращение
Шрифт:
— Но-о… Это невозможно, я не смогу, — пролепетал судья. — Я никогда… — Он запнулся.
— …не рубили рук. Я тоже. Будем считать, что мы на ученьях. Я считаю, а вы целитесь и на счет семь отстегиваете греховную плоть. Итак, начали. Раз… Два… Три… Четыре… Пять… Шесть…
Он было дернулся, положил руку на табурет, но так ничего и не смог. Опустил топор и сел.
— Лучше вы, вы, прошу вас. Это выше моих сил.
— Нет! — отрезал я. — Либо вы рубите руку, либо я считаю приговор недействительным. Решайте сами. У меня уже нет времени.
— Но мне необходимо настроиться, я не могу так быстро, поверьте. Скажите, вы оставите меня в живых после этого или?..
— Вопрос уже решён. Рубите или нет?
Он снова встал, положил руку на табурет, размахнулся и… выронил топор, именно выронил.
Я понял, что судья испил сию чашу сполна. Пора кончать спектакль.
— Вижу, вы ни на что не способны, а еще судья, — съязвил я. — Пойду вам на уступки… Но в любом случае все должно быть законно, как в настоящем суде. Сначала вы несколько недель ожидаете приговора, затем вам даются семь суток на обжалование, потом — рассмотрение жалобы
Он встрепенулся.
— И что?
— Ничего. Придется подождать, посидеть. Под подписку у нас не выпускают, извините. Времена тяжёлые. Да и вы человек не благонадежный, ещё передумаете ненароком. А тут, как в консерве, да и руки при вас. Всего доброго, я закончил, господин Пырьев.
Я повернулся к нему спиной и открыл дверь.
— Подождите, прошу вас! Выслушайте меня. — Он вскочил с табурета и бросился ко мне.
— Позже, потом. Ведите себя прилично, без нарушений.
Я захлопнул дверь и дважды провернул ключ. Затем навесил амбарный замок и тоже закрыл его. Никогда не забуду чувства, испытанного в этот момент. Я, полжизни просидевший в тюрьме, сам стал тюремщиком для кого-то. Я шея по темному коридору, и мне было противно. Неужели я выше и благороднее их? Он, конечно, враг, заслужил, но как муторно и скверно на душе. В прощении — великая тайна. Может быть, когда-то и я прощу всех, а пока… Пока мне надо выяснить, кто такой этот Понт, а ещё лучше уносить отсюда ноги, и поскорее. Судью наверняка уже ищут, должны искать, супруга ждать не будет.
Я поднялся наверх и напомнил Таре о машине и прочем.
— Замети как следует следы…
— Едем?
— Да.
«На какой хер мне сдался этот Понт? — подумал я. — Завтра я буду далеко-далеко отсюда. В конце концов, это Тарины проблемы. Я ему намекнул, а дальше пусть думает и решает сам».
Я лежал на Анжелиной мягкой постели и смотрел местные новости. Просто так, не ожидая услышать что-либо о судье. Было около шести вечера, она вот-вот должна была вернуться с работы. Я не особо баловал девочку деньгами, плохая привычка, но кое-что подкинул. На молочишко и хлебушек. Она была довольна, ещё как. Бедняжка стригла чьи-то головы с утра до вечера за какие-то жалкие гроши и благодарила судьбу. Большинство ее подружек и сверстниц давно ходили на панель или имели лысых «спонсоров», не мечтая о работе. Она сама мне рассказывала об этом. Рассказывала и тяжело вздыхала, смотрела куда-то вдаль грустными глазами. Как выяснилось на второй день моего пребывания у нее, ее мать была торговкой. Она ездила по другим городам, закупала разные тряпки и другой товар, затем неделями стояла с ним на вещевом рынке. Так жили многие в России, я это знал. Девочка хорошо смотрелась, она была нежной и ласковой и даже немного стеснялась меня. Мы ни разу не спали вместе, и сейчас, лежа на ее кровати, я думал о том, что будет некрасиво уехать завтра утром, так и не обласкав её по-настоящему. Плоть потихоньку подавала свой голос и просила женщину. Пока еще слабо. О похищении судьи ничего не сообщили. «Скорее всего, сообщат позже», — подумал я. Соображают, прикидывают, рыщут по тихой. Возможно, еще не верят, что это не что иное, как дерзкое похищение. Итальянский паспорт к черту! Сейчас я русский. Я встал и открыл чемодан. Два паспорта, которые мне «сделал» Тара, смотрелись как настоящие. По всему было видно — работал чистодел и профессионал.
Первый паспорт — на Ольховского Евгения Борисовича, тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения. Город Самара. Второй — на имя Бестужева Валерия Павловича, город Ленинград, то бишь Петербург. Возьму, пожалуй, бестужевский, чем-то он приглянулся мне больше. Валерий Павлович… Надо хорошенько запомнить данные, кто знает, что будет дальше. Шубу придется оставить Анжеле, приметная. Дорогая, но черт с ней, пускай продаст. Рядом с паспортами лежал новехонький бельгийский ствол и две полные обоймы впридачу. Шататься по России без оружия — опасно, не те времена. Пришлось попросить у Тары. Наверно, обидится за то, что не попрощался, ну да ладно, поймет, должен понять. Так будет лучше всем, потом позвоню. Денег хватало, я положил их на самое дно чемодана и прикрыл вещами. Вроде всё. Осталось дождаться Анжелку и устроить прощальный ужин. Как приятно ждать женщину, когда знаешь, что она обязательно придёт! Пообещаю, что заеду дней через десять, а сейчас дела. Кажется, я ей немного нравлюсь. Я посмотрел на себя в зеркало и удивился седине: она была довольно заметна, хотя мой натуральный волос и не был чёрным. В какую игру я сыграю завтра? Куда меня понесёт и занесёт?.. Я как пацан, замороженный и замороченный тюрьмой. Мыслями зрел, а чувства… Это они гонят меня по кругу и не дают покоя, они. Что толку, что я это понимаю? Приходит время, и твоя мудрость куда-то улетучивается. Не догулял, не взял от жизни в свое время, в свое… Теперь догоняю. Было бы неплохо и справедливо наказать ещё одного гада — режимника зоны майора Клыча. Сколько людей загубил! Сколько тысяч вздохнуло бы, узнав о его смерти! Чужими руками, всё чужими руками. Приказами, пресс-хатами, мором, травлей. Лютовал! Лютовал и упивался властью. Клыч заслуживает смерти, только смерти, но у козла — трое детей, они ни при чем. Молодой, ему, поди, еще нет сорока, тогда было и того меньше. Но как его возьмёшь? Один шанс из тысячи и то с «запалом», ноги не унесёшь, факт. Живет в ментовском посёлке прямо под зоной. Несколько сот человек, и все на виду. В город не выезжает, боится. В доме наверняка есть стволы, и охотничьи, и другие. Этот будет палить сразу, при малейшем подозрении. Готов ко всему. Ночью не откроет даже министру, к бабке не ходи. Тут тебе не по зубам, Кот, слабоват. Хватит и одного, пока так. Пресса раздует, разнесёт всё как должно. Пусть знают другие, пусть ждут и дрожат как твари, нормальных
В прихожей зазвонил звонок. Она. Анжела. Свежая, румяная, красивая. Почти по Блоку. Глаза искрятся, светятся, ждут. Если бы так всегда, если бы! Как давно я не любил, как давно. По-настоящему, крепко, до самозабвения.
Я открыл дверь и прижал Анжелу к себе, нежно поцеловал в щечку. Она хотела раздеться, но я остановил.
— Сходи, пожалуйста, в магазин, купи что-нибудь такое…
— Какое? — Вся — сама игривость.
— Повкуснее и подороже. Чего захочешь. В холодильнике не так густо и всего одна бутылка вина.
— Мало?
— Возьми покрепче.
— Хорошо. — Она прихватила пакет и зацокала каблучками по лестнице. Минут через тридцать вернулась.
Мы быстро накрыли стол и сели напротив друг друга.
— За что пьём? — спросила Анжела.
— За тебя, — сказал я.
— И за тебя.
— Тогда пожелай мне удачи в пути, я завтра уезжаю. Утром.
Она не то чтобы огорчилась, но как-то внутренне сжалась.
— Как? Завтра? У тебя уже есть билет?
— Билета нет, но я еду, — заверил я ее твёрдо.
— Далеко?
— В Ленинград.
— В Ле-нин-град, — повторила за мной Анжела и задумалась.
— Так пьём или не пьём? — напомнил я о коньяке.
— Пьём. За удачу. За Петербург.
Мы выпили, но разговор не клеился. Я не знаю, о чем она думала, но, скорее всего, обо мне, о нас. Ей было уже двадцать пять. Ни мужа, ни семьи, все понятно. По всей вероятности, я все-таки ей нравился, впрочем, не уверен. Если бы не мои деньги, я бы знал точно, а так… Все женщины — актрисы, кто их поймёт.
Короткая стрижка и слегка наивные глаза, рост делали ее девочкой. Она вся благоухала, как ландыш. Я смотрел на ее алые губки и был сыт уже этим. Из такой провинциалки — Пермь не Москва — могла получиться хорошая жена. Могла… Двенадцать лет — не такая большая разница. Я немного расшевелил ее и налил еще, пообещал непременно вернуться, точнее, заехать. Вряд ли она поверила мне. Через несколько минут мы ляжем в постель, я это знал.
Я взял её руку в свою и начал гладить, легонько водить пальцами по ладошке. За время, проведенное на воле, я немного поднаторел в вопросе соблазна и доведения женщины до экстаза. Главное — не касаться ее интимных мест, не целовать ее раньше времени, не прижимать к себе. Это сбивает волну. Лучше дотрагиваться до ладошки, провести пальцами по лицу, коснуться шеи, губ, волос. И говорить: медленно, тихо, слово за словом, очень нежно и немножко интимно. И тогда ты видишь, как в женщине нарастает желание. Она путается в словах, нет-нет глотает слюну, становится немного беспомощной и словно пьяной. Желая прекратить затянувшуюся сладкую пытку, она сама льнет к тебе, и счастье, если — стыдливо. Тебе остается только взять этот дар и, медленно раздев, уложить в постель. Я так и сделал. Но сперва я немного полюбовался её бедрами и грудью, её точеной фигурой и белым телом. Особый знак, особая кровь — порода! Нам было хорошо, даже более того. Я чувствовал, как насыщаюсь её неиссякаемой энергией, и дивился себе. Только с женщиной мужчина ощущает себя свободным и нужным, сильным и полноценным, только с ней. Она немного стеснялась меня, но вела себя естественно — знала, что ее нагота прекрасна. Она гордилась собой и была счастлива мной. Мы почти не разговаривали и все делали молча, дожидаясь того, что ждут все… И когда она начинала постанывать и вжиматься в моё тело, сливаясь с ним воедино, я чувствовал себя властелином земли. В такие моменты каждый из нас понимает, как все же совершенен мир и как непостижимо мудр и справедлив Господь. Даже если Его и нет на самом деле. Впрочем, что есть «действительность»?..
Видя, что я устал и засыпаю на её глазах, Анжела встала сварить кофе, но я отказался. Я провалился в сон мгновенно и надолго, и меня уже не интересовали ни кофе, ни мир. Мне снова снились собаки. Они преследовали меня всю жизнь. Здоровенные чёрные псы бросались на меня со всех сторон, а я отбивался от них, как мог. Помню, что я попытался расшифровать сон во сне. Не знаю как и почему, но я научился это делать еще в зоне. Быть может, столь странная способность появилась у меня из-за того, что я очень интересовался снами и держал под рукой по нескольку сонников — и книг, и рукописных тетрадей. Иногда, расшифровав очередной свой сон уже в яви, я точно знал, что выиграю либо проиграю энную сумму в карты. И сколько бы сотен раз я ни петлял, пытаясь перехитрить сон, все получалось как раз наоборот. Непостижимая штука, сон! Когда-то я напишу большой философский трактат и назову его «СФС» — «Судьба, фатализм, смерть». Вот там-то я и скажу людям, свободны ли мы на деле, и объясню, что такое судьба. Раз и навсегда! Я никогда не обращался к психиатрам, не спрашивал у других, умеют ли они расшифровывать сны во сне, но однажды услышал по радио про управляемые сны. Какой-то «вундеркинд» и оригинал утверждал, что снами можно управлять, и даже написал книгу на эту тему. Я не искал и не читал ее потому, что не хотел управлять снами. Зачем? Сои прекрасен тем, что он — помимо тебя. В тебе, но не твой. А когда ты научишься управлять им, он потеряет свою прелесть. Быть хозяином всего — так же скучно и тяжело, как ничем не владеть.