«Для сердца нужно верить» (Круг гения). Пушкин
Шрифт:
Сошлёмся ещё на свидетельства очевидцев, приведённые всё в той же книге Щёголева.
Вот письмо Е. Е. Кашкиной [166] к давней приятельнице поэта П. А. Осиповой (которую, между прочим, сам факт женитьбы поэта радовать не мог. Так же как и Елизавета Михайловна Хитрово, она чувствовала: женитьба «уведёт» поэта, ослабит дружеские связи): «...со времени женитьбы поэт — совсем другой человек: положителен, уравновешен, обожает свою жену, а она достойна такой метаморфозы, потому что, говорят, она столь же умна, сколь и прекрасна. С осанкой богини, с прелестным лицом».
166
Кашкина Екатерина Евгеньевна (1781—1846) — двоюродная тётка П. А. Осиповой.
Тут,
...Но вернёмся к отзывам о Наталье Николаевне. Ольга Сергеевна Павлищева (сестра поэта) пишет: «Моя невестка прелестна, красива, изящна, умна и вместе с тем мила». Это первое впечатление. А вот рассуждения более глубокие и очень, кстати, любопытные. Относятся они ко времени первого (летом 1831 года) знакомства — в Царском Селе — семьи Пушкина с царской семьёй... «Императрица желает, чтобы она была при дворе; а она жалеет об этом, так как она не глупа...»
Переехав из Царского Села в Петербург, Пушкина стала самой модной женщиной и получила прозвище: Психея (то есть всего-навсего — Душа. Не душа общества, разумеется, а — душа). Между прочим, вспомним другие прозвища других женщин. Драгунчик — Оленина; Медная Венера — Закревская, Лиза Голенькая (из-за очень открытых плеч) — Е. М. Хитрово; Небесный Бесёнок — А. О. Россет, Бледный Ангел — Александрина. Мать Пушкина в молодости была известна как Прекрасная Креолка, княгиня Голицына — княгиня Ночь. Е. К. Воронцову Пушкин называл: графиня Бельветрило. Согласимся, из перечисленных прозвищ больше всего отношения не только к внешнему облику имеет Психея.
...И вот петербургское уже свидетельство: «...она нравится всем и своим обращением, и своей наружностью, в которой находят что-то трогательное».
Это всё ещё из книги Щёголева. Однако его вывод из всего, им же приведённого, достаточно неожиданный: «Но среди десятков отзывов нет ни одного, который указывал бы на какие-либо иные достоинства Н. Н. Пушкиной, кроме красоты. Кое-где прибавляют «мила, умна», но в таких прибавках чувствуется только дань вежливости той же красоте». Почему?
Сошлёмся ещё на несколько несообразностей той же книги. Наталья Николаевна никакого интереса к литературе не проявляла, не была читательницей. Однако сам же Щёголев пересказывает такое свидетельство Смирновой-Россет: «По утрам он работал один в своём кабинете наверху <...>. А жена его сидела внизу за книжкой или рукоделием». И дальше: «Иногда читал нам отрывки своих сказок и очень серьёзно спрашивал нашего мнения... Он говорил часто: «Ваша критика, мои милые, лучше всех; вы просто говорите: этот стих не хорош, мне не нравится». Кроме того, если быть внимательным, то в одном из писем обязательно наткнёшься на совет мужа не читать книг из дедовой библиотеки, от современников вдруг узнаешь, что Наталья Николаевна вместе с мужем посещала театр, художественные выставки. Кроме того, из письма в письмо пересыпаются имена художников, скульпторов, музыкантов, литераторов с расчётом, очевидно, на интерес. Иначе — зачем?
Однако Щёголев в письмах Пушкина к жене видит одно лишь скучное однообразие, плетение словес, потому что с женой принято переписываться.
Раскроем же и мы наугад этот ранящий, а не возбуждающий скуку том. Итак, 20—22 апреля 1834 года. Наталья Николаевна после болезни едет к матери и сёстрам, Пушкин пишет из Петербурга. В письме, кроме нежного беспокойства о дорожной усталости жены и вообще о её здоровье, кроме столичных и весьма важных новостей, совсем не такие уж бытовые рассуждения о собственных отношениях с царями, о будущем сына: «Не дай Бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями! В стихах он отца не перещеголяет, а плетью обуха не перешибёт». В том же письме сообщение о смерти Аракчеева: «Об этом во всей России жалею я один — не удалось мне с ним свидеться и наговориться». Здесь же рассуждения по поводу празднования совершеннолетия наследника — вполне достаточно разговоров, не касающихся бытовых мелочей, для молодой женщины, едущей с двумя детьми и всё ещё находящейся в дороге.
В этих письмах и философия своя есть, семейственная философия: «Ты молода, но ты уже мать семейства, и я уверен, что тебе не труднее будет исполнить долг доброй матери, как исполняешь ты долг честной и доброй жены. Зависимость и расстройство в хозяйстве ужасны в семействе: и никакие успехи тщеславия не могут вознаградить спокойствия и довольства».
...Осмелюсь высказать, однако, такую мысль. Несмотря на то что Пушкин любил свою жену глубоко и страстно, она не была для него целым миром. Елизавета Ксаверьевна Воронцова в какой-то особо острый момент могучей страсти — была, а жена — нет. Прежде всего, очевидно, потому, что как личность во многом уступала Воронцовой. А кроме того, мир поэта к тридцати годам неизмеримо расширился. Теперь он был АВТОР не «Руслана и Людмилы», но «Бориса Годунова»; не «Кавказского пленника», но «Евгения Онегина». Теперь не дерзкой эпиграммой намеревался он сразить надменного врага, но проникновением в суть исторических событий повлиять на будущее России...
В своё время (в 1834 году) Пушкин написал:
Давно, усталый раб, замыслил я побег В обитель дальную трудов и чистых нег.Чем кончился этот замысел, мы помним.
Так что одну Наталью Николаевну во всех бедах обвинять было бы несправедливо. Но во многих она действительно виновата.
«АЙ ДА ХВАТ БАБА! ЧТО ХОРОШО, ТО ХОРОШО»
На этом можно было бы и закончить портрет «Психеи». Но не слишком ли он пасторален? К тому же в нём нет объёма живого тела. Не женщина за ним встаёт, а некое видение, списанное с наивно-розовой акварели А. Брюллова с примесью черт страдальческих, так хорошо подмеченных другими художниками, особенно Райтом и Гау, значительно позже...
Привычное отношение к Наталье Николаевне, как к украшению или злому гению судьбы поэта, в последние годы изменилось, но обозначился крен в другую сторону: «Моя мадонна» — и баста! А хотите совсем другие строки, правда, не стихотворные: «Ты, мне кажется, воюешь без меня дома, сменяешь людей, ломаешь кареты, сверяешь счёты, доишь кормилицу. Ай-да хват баба! что хорошо, то хорошо».
Не правда ли, неожиданный ракурс?
Пользуясь случаем, приведём письмо самой Натальи Николаевны, подтверждающее её деловые (и как будто неожиданные) качества. Адресат всё тот же старший брат Дмитрий, владелец майората, обязанный выделять определённые суммы всем остальным членам семьи.
«...Теперь я хочу немного поговорить с тобой о моих личных делах. Ты знаешь, что пока я могла обойтись без помощи из дома, я это делала, но сейчас моё положение таково, что я считаю даже своим долгом помочь моему мужу в том затруднительном положении, в котором он находится; несправедливо, чтобы вся тяжесть содержания моей большой семьи падала на него одного, вот почему я вынуждена, дорогой брат, прибегнуть к твоей доброте и великодушному сердцу, чтобы умолять тебя назначить мне с помощью матери содержание, равное тому, какое получают сёстры <...>. Я тебе откровенно признаюсь, что мы в таком бедственном положении, что бывают дни, когда я не знаю, как вести дом, голова у меня идёт кругом. Мне очень не хочется беспокоить мужа всеми своими мелкими хозяйственными хлопотами, и без того я вижу, как он печален, подавлен, не может спать по ночам и, следственно, в таком настроении не в состоянии работать, чтобы обеспечить нам средства к существованию: для того, чтобы он мог сочинять, голова его должна быть свободна <...>. Мой муж дал мне столько доказательств своей деликатности и бескорыстия, что будет совершенно справедливо, если я со своей стороны постараюсь облегчить его положение; по крайней мере содержание, которое ты мне назначишь, пойдёт на детей, а это уже благородная цель. Я прошу у тебя этого одолжения без ведома моего мужа, потому что если бы он знал об этом, то несмотря на стеснённые обстоятельства, в которых он находится, он помешал бы мне это сделать».
Согласитесь, прочитав это письмо, вы что-то иное подумали о Наталье Николаевне. Психея сошла на землю. Насколько она была земной, даже унаследовавшей какую-то гончаровскую, прадедовских времён хватку, говорят многие места её переписки с братом.
Дела брата были тяжелы. Упрямство же Дмитрия Николаевича путало его собственные карты. Наталья Николаевна с её пламенным сердцем, готовым всегда помочь своим близким (выражение Александры Николаевны), входила в дела брата. При этом она защищала и свои и сестёр интересы.