Для тебя
Шрифт:
— Фрэнк лучший повар из всех, кого я знаю.
— Это правда.
— А у Реджи лучшая пицца из всех, что я пробовала в жизни, а ведь я когда-то жила в Чикаго, если ты понимаешь, о чём я.
— Понимаю.
Она остановилась у водительской двери, и Колт наклонился и открыл её.
Она не села в машину. Она откинула голову и посмотрела на него.
— Ты счастлив, Колт?
Он вздрогнул всем телом и моргнул.
Она никогда не называла его Колтом.
Он скрыл своё удивление и странно приятное ощущение от того, что она назвала
— Да.
Она кивнула.
— Это всё, о чём может просить мать. — Она положила ладонь поверх его руки на дверце машины и, склонив голову, едва слышно произнесла: — Я люблю тебя, сынок.
Потом она быстро села в машину и, не глядя на него, захлопнула дверь, завела машину и тронулась. Она проехала машин десять, прежде чем набралась смелости и нажала на клаксон.
Услышав это, Колт не удержался от улыбки.
Колт открыл входную дверь, вошёл и позвал, перекрикивая громкую музыку:
— Малыш, я дома.
— Я сейчас, — услышал он голос Феб из коридора.
Уилсон примчался в комнату, остановился, посмотрел на Колта и громко мяукнул.
— Тихо, котяра, — пробормотал Колт, на что Уилсон ответил ещё более громким мяуканьем.
Колт скинул куртку, потом наплечную кобуру. Он повесил куртку на спинку стула рядом с обеденным столом, бросил кобуру на стол, потом отцепил значок и бросил его на стол тоже. Он прошёл на кухню и увидел пульт от стереосистемы рядом с сотовым Феб. Он взял пульт, направил его в сторону комнаты и выключил музыку. Потом он посмотрел на сотовый Феб и сказал спасибо громкой музыке, поскольку у неё было двенадцать неотвеченных звонков, все из них, скорее всего, насчёт того, что у них на свадьбе будет играть «Livin’ on a Prayer». На свадьбе, о которой Феб ещё не знала. Потом Колт подошёл к шкафчику с кошачьим кормом, и Уилсон издал ещё одно громкое мяуканье.
Колт набрал в горсть корма, потом бросил один кусочек в гостиную. Уилсон наблюдал за ним, пока тот не исчез из вида, после чего бросился следом. Колт не видел кота, но услышал ещё один мяв, послал в гостиную ещё один кусочек и услышал, как Уилсон побежал за ним.
Это повторилось ещё дважды, прежде чем из коридора снова раздался голос Феб:
— Ты его раскормишь.
Она была права. У Колта с Уилсоном сложился такой ритуал, когда Колт приходил домой, и кот становился толстым. Феб ограничила угощение тремя кусочками в день. Колт с Уилсоном наплевали на это ограничение и подняли его до шести. В основном потому, что если Колт не бросал шесть кусочков, то Уилсон не затыкался.
— Он в порядке, — сказал Колт, подняв руку, чтобы бросить следующий кусочек, но тут в комнату вышла Феб.
На ней было тёмно-фиолетовое обтягивающее платье и пара сексуальных босоножек на высоких каблуках. Макияж был насыщеннее, чем обычно, и почти таким же сексуальным, как туфли. Она частично выпрямила
Он оказался прав. Она что-то запланировала на сегодня, и он не собирался позволить ей перехватить инициативу.
— Вот это платье, — заметил он, когда снова смог говорить, потом Уилсон мяукнул, он бросил коту угощение, и услышал, как Уилсон унёсся вдогонку.
— Хватит угощений, — ответила Феб, остановившись с другой стороны от обеденного стола и уперев руки в бёдра, отчего ткань у неё на груди натянулась, на что член Колта немедленно отозвался.
Он вытряхнул ещё кусочек и послал его в гостиную.
— Колт! — рассердилась Феб.
— Иди сюда, — ответил Колт.
Она посмотрела на микроволновку, а потом снова на него.
— Ты опоздал. Уже без пятнадцати семь. Мы должны идти.
Колт закрыл крышкой кошачий корм и поставил его на столешницу, после чего повторил:
— Феб, подойди сюда.
Она проигнорировала его и спросила:
— Можно я поведу?
— Нет, — ответил Колт. — Иди сюда.
Она склонила голову набок:
— Почему я не могу вести?
— Уговор был, что ты можешь купить ту машину, если мне не придётся в ней ездить. Помнишь?
— Это был глупый уговор, — буркнула она.
— Ты сама согласилась.
— Меня вынудили, — возразила она, и это была правда. Она обманула его, используя свои туфли, руки, рот, задницу, киску, кружевное боди и бильярдный стол, а после того, как она получила, что хотела, он обманул её в ответ.
Она убрала руки с бёдер и скрестила их на груди:
— Да ладно, Колт, это новая машина. Мне нравится на ней ездить.
— Когда мы куда-нибудь едем, неважно куда, за рулём я, а я не вожу грёбаный «Жук».
Она закатила глаза:
— Настоящий мужчина.
Это тоже была правда, но Колт решил не соглашаться с тем, что и так очевидно.
— Феб, я не собираюсь повторять, — предупредил её Колт. — Иди сюда.
Она посмотрела ему в глаза, и её тело напряглось.
— Зачем? — спросила она.
— Просто подойди.
— Зачем?
— Феб... — начал он.
Но она пробормотала: «Ой, ладно», — опустила руки и прошла к нему в кухню. Он сунул руку в карман, дотронулся до кольца и вытащил руку обратно.
Она остановилась перед ним, задрала голову и спросила:
— Что?
Колт прислонился бёдрами к столешнице и посмотрел на Феб.
В его жизни было время, когда он знал без сомнения, что этот момент настанет, а потом было время, когда он без сомнений знал, что этого никогда не будет. Первое он принимал как должное. Второе ранило так сильно, что ему было больно десятки лет и ему пришлось научиться — с трудом — игнорировать эту боль.
Когда ему было двадцать два, он думал о тюльпанах и свечах и даже о том, чтобы опуститься на одно колено.