Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Шрифт:
Татарских послов принимал в Нижнем Борис. Василий Кирдяпа тоже был при дяде. Семен оставался с отцом в Суздале, но, всею душой стремясь за старшим братом, он только тем и жил, что надумает Василий за них обоих.
Борис, женатый на дочери Ольгерда, когда-то тягавшийся за власть со старшим братом и великим князем Дмитрием, перешагнувши пятый десяток лет, изрядно потишел. Тесть, Ольгерд, умер. От Михайлы Тверского восемь лет назад он отступился сам. Росли дети, Даниил и Иван Тугой Лук. Росла горечь несостоявшейся, злой и, как виделось уже теперь, напрасно прожитой жизни.
Василию Кирдяпе, который тут, в Нижнем, охранял интересы отца от возможных дядиных поползновений, подходило к сорока (и к тридцати — Семену Дмитричу, младшему сыну старого суздальского князя). В этом возрасте уже не колеблются. Последнее, что можно успеть содеять в жизни, надобно делать теперь. Дряхлый отец некогда отказался за них за всех от прав на великое княжение Владимирское. Кирдяпа никогда не признавал той "позорной" грамоты и злобствовал, как уже знаем мы, не всегда тихо. Но до сих пор ничем существенно изменить свою судьбу — судьбу рядового подручника Московского великого князя — ему не удавалось.
Час ли пробил, когда на престол Орды взошел Тохтамыш? Он, Василий Кирдяпа, вызвал давешнюю памятную резню в Нижнем, уничтожив Мамаева посла Сарайку с его дружиною. Теперь он, уже по тому одному давнему поступку своему, Тохтамышев друг! Так думал, так полагал Василий Кирдяпа, так созревал его замысел.
Добавим, что хотя нижегородские полки и пришли на помощь Дмитрию, но ни один из князей суздальского дома не был на Куликовом поле. Хотя им-то, родичам по Евдокии Дмитриевне великого князя Московского, совсем непристойно, казало, не участвовать в битве на Дону!
Татарский посол Ак-Ходжа был из Тохтамышевой Орды и в урусутских делах разбирался плохо. Про убийство Сарайки он, конечно, знал. Да и Мамаевы ордынцы, перешедшие на сторону Тохтамыша, наговорили много всего, наговорили такого, памятуя давешний свой разгром, что и поневоле мог думать посол о злобном коварстве и жестокости урусутов. Да к тому тут, в Нижнем, это и совершилось! Тут пала тысяча Сарай-ака, и сам епископ Денис приказывал русичам убивать посла татарского. Родичи Сарайки поклялись поймать Дионисия, ежели он поедет из Константинополя степью, поймать и предать лютой казни…
Татарских послов чествовали. Рекою лились русские стоялые меды, гордость Нижнего Новгорода, недаром самые искусные медовары обитали тут и отсюдова расходились по Руси! Лилось красное фряжское, жарились на вертелах баранина и конина. Гостям подавали целых уложенных на долгие дощатые и серебряные блюда разварных и копченых волжских осетров, выносили жареных лебедей и гусей, покрытых перьями, с гордо выгнутыми на серебряных проволоках шеями (любимую утеху урусутской знати еще на целые века вперед), волокли кабаньи туши, студень, кисели и блины… Звучал хор, гудцы и домрачеи старались изо всех сил. Дружинники князя Бориса стерегли по всему городу: не обидел бы кто из горожан ненароком зарвавшегося татарина… Краю и городу было истомно кормить, поить и дарить всю эту жадную прорву, и все-таки Борис с Кирдяпою не торопились отпускать татар на Москву.
Подрагивая крыльями вырезного носа, поводя плечами, сказывал Борис послу татарскому про то прискорбное и пакостное дело, и все получалось у него, что виновата во всем была именно Москва, натравившая нижегородцев на татарское посольство.
— Гляди, Ака! — говорил Борис.
Оба, прохлады ради, вышли на глядень и обозревали город с его рублеными кострами и каменными храмами, тонущий в угасающем разливе вечерней зари.
— Гляди, посол! Тихо! Без московитов тихо у нас! Вот, на Москву придешь, тамо… — Борис вновь перевел плечами, не кончивши говорить. Уставился в летнюю призрачную мглу. Ему было трудно подбирать слова, ибо речь заволжских татар сильно разнилась от той, привычной, что была принята в прежней Золотой и вчерашней Мамаевой Орде, сильно отличалась и потому казалась варварской.
— Русски бояра молвят, виноватый в убийстве Сарай-ака твой сыновей;, Василий? — в свою очередь, трудно подбирая слова русской речи, произнес татарский посол.
— Кирдяпа? Поговори с ним сам! — тяжело глянув в очи Ак-Ходже, отмолвил Борис. "Русски бояра! — передразнил про себя татарина. — Поди, свои рассказали! Спросил бы лучше, за сколько баласов и кому продал племянничек жизнь этого дурака Сарайки. Не спросит! И я не скажу…"
Оба молча смотрели на вечереющий город. Багрянец зари уходил с последних, самых рослых шатров городских башен, и город погружался во тьму.
— Как тут светло! — сказал Ак-Ходжа по-татарски.
— Ты еще не был на севере, — возразил Борис. — Вот там светло! Серебряная вода и розовое закатное небо, во всю ночь. И тишина! — Оба надолго замолкли.
— Я буду говорить с Василием! — высказал наконец посол, поворачиваясь к Борису и твердо глянув тому в глаза. Борис кивнул, почти безразлично, с легким опустошающим облегчением перебрасывая на плечи племянника груз лжи и государственных оговоров, долженствующих опорочить великого князя Дмитрия.
Василий Кирдяпа говорил по-татарски значительно лучше Бориса. Необычный выговор посла мало затруднял его. Потому и речь пошла меж ними без особых обиняков сразу о самом главном.
— Гляди! — говорит, загибая пальцы, Василий, пронзительным зраком впиваясь в настороженный лик посла. — Ты веришь тому, что московиты разбили Мамая, дабы услужить Тохтамышу?
— Я не верю этому! — чуть помедлив, отвечает посол.
— Я тоже! — с напором продолжает Василий. — Дмитрий уже подчинил себе всех урусутских князей. Он хочет быть первым! Он не желает платить дани Орде! Сарай-ака был убит, ибо у Дмитрия стояли полки, готовые к бою, и он не хотел, чтобы Мамай уведал о том. Дмитрий хочет быть первым, и Орда погибнет, ежели ся возвысит Москва! Хан Тохтамыш тогда, в свой черед, испытает участь Мамая!
Ак-Ходжа гордо вскидывает голову.
— Тохтамыш объединил степь! — возражает он. — Ныне Белая, Синяя и Золотая Орда — одно! Тохтамыша не разгромить коназу Дмитрию!
— Да, ежели он будет один! — отвечает Кирдяпа. — Но вкупе с Литвой? Со всею Литвой, а быть может, даже и с Орденом? И с Польшей?
Ежели это будет новый крестовый поход? — Василий видит, что посол молчит, сопит, думает. Вопрошает наконец:
— Почто говоришь — Литва? Литовский князь ратен коназу Дмитрию!
Кирдяпа медлит, улыбается чуть заметно. Стрела попала в цель! Он загибает палец: