Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Шрифт:
"А се имена тем землям и царствам, их же попленил Темирь Аксак: Чагадае, Хурусуне, Голустани, Китай, Синяя Орда, Ширазы, Испаган, Орначь, Гилян, Сизь, Шибран, Шамахи, Савас, Арзунум, Тефлизи, Тев-ризи, Гурзустани, Обези, Гурзии, Багдать, Темирькабы, рекше Железная врата, и Усурию, и Вавилонское царство, иде же Навходнасор был, иже Иерусалим пленил и трех отрок, и Севастию, иде же мучени сорок мученик, и Армению Великую, иде же был Григорий епископ, и Дамаск Великий, и Сарай Великий. Со всех сих земель Темирь Аксак дани и оброкы имаше, и на войну ходять с ним" [10] .
10
Нарочно переписываю, как есть, не уточняя этого во многом фантастичного перечня и не меняя орфографии. Так думали и так писали тогда!
Василий лежал, слыша под рукою, как Софья, наплакавшись, начинает засыпать, и силился представить себе все эти неизмеримые пространства Ирана, Хузистана, Мавераннахра, Хорезма, Багдада и Шемахи, неведомые ему Кавказские горы, восточные города, наверно похожие на Сарай, но несравненно более пышные, завоеванные Тимуром, и башни, сложенные когда-то из живых людей, оскалившиеся черепа в развалах глины, начиная понимать ужас иных своих бояринов, что, дай им волю, тотчас разбежались бы, забиваясь куда-нибудь в леса, за Устюг, а то и за Камень, лишь бы спасти голову от Темир-Аксакова нахождения…
И Русь снова в развалинах? В пепле сожженных городов, обезлюженная, как два столетья назад, после Батыева погрома? И все попусту? И батюшкина победа на Дону, и строительство городов, и умножившиеся силы, и мужики, которых толпами погонят в полон?
Он сжимал зубы, сильнее прижимал к себе сонную Софью. "Не отдам!" — шептал и не ведал, что вершить в днешней беде. И не ведали того думные бояре, не ведал сам Федор Кошка, никогда не имевший дела с Железным Хромцом.
В Москву, ручейками, продолжали подходить созываемые отовсюду дружины. Спешно поправляли стены, завозили снедный и ратный запас, дрова и сено, чтобы при нужде было мочно выстоять в осаде зиму, не погибнув от голода и холода. Кметей с воеводами тотчас отправляли к Коломне, стеречь переправы через Оку и, как древле, как встарь, оставляя на волю судеб и захватчиков Рязанское княжество.
Весть о разгроме Ельца, ставшего новым Козельском, обрушилась на Москву как гром с небес, как первый вал надвигающейся бури. Передавали, что елецкий князь, с жалкою дружиной своей, героически пал в битве на валах города, что все жители Ельца перебиты или взяты в полон, а город сожжен и едва ли не сровнен с землей… После Ельца настанет черед Тулы, потом Рязани, а там и Москвы. В городе уже начиналась паника. Как устоять? Беспрерывно заседала боярская Дума, каждый предлагал свое, и все понимали — не справиться! И бежать не можно, и так же не можно остановить Тимура, ежели он захочет двинуться дальше. И уже подступило безумие, уже москвичи готовы были ринуть в неоглядный, неостановимый бег.
И тут выход подсказал митрополит Киприан, предложив перенести в Москву из Владимира чудотворный образ Пречистой Богоматери, когда-то привезенный во Владимир из Киева Андреем Боголюбским, в те еще, досельные времена, а в Киев доставленный из Цареграда, и писанный едва ли не самим евангелистом Лукой или хотя являвшийся "противнем" (копией) того, древнего образа.
Лик Киприана, когда он говорил это, был ясен и тверд. Византиец верил в заступничество Богоматери, и эта вера придавала силу его словам, когда он поминал, как Богоматерь спасла Царьград, распростерши над городом свой покров, и эта вера остановила панику, спасла Москву от позорного бегства.
Уже назавтра, под звон колоколов всего города, люди молились в церквах, ожидая чуда и заставляя себя поверить в чудо.
Сия бо избавляет вся христианы От глада и от пагубы, От труса и потопа, От огня и меча, И от нахождения поганых, И от нападения иноплеменник, И от межиусобныя рати, И от напрасный смерти, И от всякого зла, находящего на нас, Но точию с верою призовем Имя Бя на помощь. И со усердием помолимся Ей, И не погрешим прошения нашего! —это говорил Киприан с амвона Успенской церкви плотно набившемуся в храм и обступившему его снаружи народу.
Вся площадь перед соборами была полна. Иван Федоров стоял в стороже, сдерживая посадских, не подавили бы друг друга невзначай, а губы сами шептали слова молитвы вослед другим. Побывавши в Орде, он более других понимал, что может грозить городу и волости, ежели Тимур перейдет Оку. Молился сурово, как редко молился когда, и знал, что в этот же миг государыня-мать, стоя на коленях в новорубленой горнице, тоже молит Господа: да не попустит гибели чад своих! И молят о том тысячи и тысячи, и Киприан выходит на паперть, как бы осиянный светом, и уже в этот миг отпадают все обиды и злобы, что имеет на него владычный даныцик Иван Федоров. Киприан сейчас — духовный глава земли, он заменяет и усопшего Алексия, и самого Сергия Радонежского должен заменить! Господь да умилосердит над Русскою землею! Точно так два столетья спустя стояли и молились в храме Троицкой обители, осажденной полками, перед тем, как взяться за оружие и в сотый раз неустрашимо выйти на стены, спасая Русь.
Гремит хор, и хору подпевает вся площадь, а посланные от князя и владыки, с избранными боярами во главе, уже скачут по Владимирской дороге с приказом доставить святыню в Москву, не умедливая ни мгновения.
Во Владимире творится свое действо. Собираются священники всех владимирских церквей, с пением служат перед иконою канон Богородице. Икону бережно вынимают из киота. Ее понесут на руках, сменяясь, передавая образ друг другу. Икону провожает из града Владимира в самый праздник Успения весь город. Мужи и жены, иные с грудными младенцами на руках, отроковицы и вьюноши, кто еще не выступил с полками к московскому рубежу, молясь и плача идут вослед шествию многие версты, и звучит согласное пение, и люди падают на колени, целуя образ, прежде чем воротиться домой.
Под Москвой шествие встречают новые, множайшие толпы. Встречает митрополит с причтом, с крестами, в золоте риз, епископы и архимандриты, игумены, иереи всех степеней, монахи пригородных обителей и безбрежное море посадских, поверивших в защиту Пречистой и теперь, теснясь, рвущихся к иконе. Иноки и инокини перемешиваются с лабазниками и ремесленным людом, старцы, нищие, убогие, иные без ног, почти ползком вылезшие встречь, слепцы со своими поводырями — и эти хоть прикоснуться, хоть поцеловать край дорогой доски… Малые отроки шныряют под ногами, тоже пробираются вперед, с глазами, расширенными от восторга. При виде несомой иконы московляне рядами падают на колени, молятся, не сдерживая слез, и поют, поют…
Киприан подымается на самодельный амвон, выстроенный час назад посреди поля. Он едва ли не впервые служит не в храме, говорит не с прихожанами или князем, а со всем народом московским. В этот час он даже забывает о себе, о своем всегдашнем хотении земной славы:
— О всесвятая владычице Богородице! Избави нас от нахождения безбожных агарян, хвалящихся достояние твое разорити!
Защити князя и люди твоя от всякого зла, заступи град сей и иные грады и страну, в них же прославляется имя Сына Твоего и Бога нашего!