Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Шрифт:
Так оно и шло. И подошло. И двинулись. Заскрипели колеса арб, заблеяла, замычала угоняемая скотина. Ржали кони, пыль подымалась в небеса словно туман. От пыли першило в горле, и порою становило трудно дышать. "От войска под войском не видно земли, и войска не видно в подъятой пыли". Шли к предгорьям Кавказа. В полках передавали слух, что хан договорился с грузинским царем и препоны им на Кавказе не будет.
— Там на правой руке, как пойдем, все горы и горы. Так и синеют вершинами. А на вершинах снег. Одни орлы и гнездятся. А по левой руке — море Хвалынское. И огнепоклонники живут. Какой-то у их огонь из земли выходит, вечный, одним словом. Тому огню и молятся. А еще ихние дервиши, ну, святые, и по обету, и так… Приходят, одну руку подымут, так и держат годами, пока не отсохнет. Отсохнет, вторую подымут. Тут уж ежели кто покормит, дак еще поживут сколь-нито, а то так и умирают у ихнего огня… Лягут и лежат, глазами-то хлопают, а уже и не бают ничего…
Васька выслушивал подобные рассказы молча. Прикидывал на себя. Он бы такого, все одно, не смог совершить, хоть и был недавно совсем близок к смерти. И в Хорезме не видал таких. "Древняя у их вера! — думал. — Когда-то ведь и у нас поклоняли огню!"
Текла степь. Глухо топотала конница. Тяжко брели стада живого корма, постепенно уменьшаясь в числе, не столько съедаемые воинами, сколько гибнущие от тягот этого непрерывного, изматывающего даже конного воина движения. Ратники спали на земле, на кошмах, завернувшись в халаты, прикрываясь попонами. Васька обходил свои десятки (в сотне до полного состава не хватало двадцати трех воинов), сам осматривал копыта коней и ратную справу. Засыпал последним, первым подымался с земли. Пока было тепло, не расставляли шатров, почасту не разводили и огня. Ложились, пожевав холодного мяса с куском сухой лепешки да запивши кумысом из кожаного бурдюка. Впереди были Азербайджан, Арран, Шираз, обильный едой, вином и красивыми тамошними девками, и воины, дожевывая сухой, почти превратившийся в камень хлеб, мечтали о грядущих богатствах и изобилии.
О Тимуре почти не говорили. Верно, из какого-то суеверия. Тем паче что думали о нем все. Хотя и то блазнило: идут нынче большим войском, готовые к бою, как не победить, ежели побеждали всегда! О неудачах в Мавераннахре и Хорезме, о гибельном сражении на Кондурче старались не думать. Говорилось же только об одном: хромого Тимура пора наконец проучить!
Черная южная ночь опускалась на землю. Дремали кони. Обессиленные, ложились в сухую траву стада. Подымая голову, Васька видел на едва бледнеющей полосе окоема игольчатые очерки своих сторожевых, что дремали, опершись о копья. Окликал кого-нито из них, убеждаясь, что все в порядке, снова валился в сон.
Прошлою ночью он обнаружил непорядню в сотне. Рахим, старый седоусый воин, шептался всю ночь с Бахиром, мальчишкой, уединившись с ним и накрывшись одной попоной. Васька не понимал этих отношений, нередких в кочующем войске, хотя и знал о них. Но для себя самого вовсе не понимал мужской любви. Неинтересно было. И тут беспокоился лишь об одном: как будут себя вести тот и другой после бессонных утех назавтра в строю? Ожидать боевых сшибок приходило ежеден. Уже показались горы, синеющие на окоеме, подобно облакам, в своей неправдоподобной, неживой красоте, и оттуда, из-за гор, могла высыпаться любая вооруженная ватага горцев, для коих ихний договор с грузинским царем мало что значил. Горы восставали на утренней заре, приближались и росли с каждым дневным переходом, и Васька все строже одергивал своих воинов, не позволяя им ни удаляться, ни выезжать из строя. Ворчали, видя, как иные привозят добычу и даже берут полоняников в при-путных селениях, ворчали, но подчинялись. Васька не бил, только глядел тяжело, но чуялось: может и убить. Власть на то у него, как у сотника, была. Укрощал, а самому думалось: ну пограбят, ну наберут девок, узорной ковани, оружия… Захватят скотину, которую все одно до дому будет не довести, а потом? Возвратятся к той же прежней юрте, к баранам, что нынче пасет жена, пока мужик в походе, и вряд ли она так уж будет рада приведенной им из чужой земли пленнице! Те же встретят его черномазые дети, коим, ежели будет удача в бою, купит батька по новому халату да по расшитой золотом тюбетейке, которая в скором времени потускнеет и покроется пылью, вечною пылью татарских кочевий…
Проучить Тимура важно для знати, мечтающей о богатствах и власти, но уж не для этих вот воинов-пастухов, что будут терять свои головы в бою с гулямами Железного Хромца. И сколько у них (и осталась ли?) той самой степной гордости победителей полумира! А у него самого? Он вспоминал свою службу на берегах Джайхуна и чувствовал только одно: как ни повернет удача ратная, но назад, в войско Тимура, он не хочет! Тем менее хочет сидеть на цепи в земляной яме. "За это и драться? За это и буду драться!" — ответил сам себе. За Фатиму, за погибших детей… Война рождает войну. Муки и плен взывают к отмщению. А груды драгоценностей, шелка и парча — даже ему, сотнику, вряд ли что перепадет из всего этого! Васька тяжело ворочал головой, вставал, пьяный со сна, обходил стан своей сотни: не уснула ли сторожа, не ушли ли стреноженные кони? Покряхтев, ложился вновь подремать до зари.
Отвлекали и увлекали горы. Васька и не видел доселе взаправдашних высоких гор. Дивился всему, и хребтам, и граням вершин, и тому, как облака, виясь, ползут по склонам, опускаясь в ущелья…
Уже за Тереком пришлось отразить набег каких-то чернявых носатых местных жителей. Была кровь. В отместку разорили три селения, не очень разбираючи, те или не те. Васькины ратники радовались добыче, делили полон, по-братски обмениваясь плачущими жонками. Все были веселы, довольны, хоть и схоронили одного убитого товарища своего, а второго, тяжело раненного, пришлось отослать в обоз.
Море увидал Васька уже, почитай, за Сулаком, и как-то вдруг. Море было большим и плоским, вдали оно отливало бирюзой. С дороги виделось, что море словно встает, подымается ввысь, становясь туда, к окоему, все выше и выше, и даже непонятно становило: почто оно не падает сюда и не заливает землю?
Выезжали к самой воде, какой-то мыльно-солоноватой. Копыта лошадей с хрустом давили раковины морских существ, расплескивая по камням живую слизь. Море однообразно шумело, с шипением стелило все новые и новые волны под копыта коней, великое и вечное в своей пустынной безбрежности, чем-то напоминающей бескрайность степей. Редкий парус, утлый челн, ныряющий в волнах, казались ненужными тут, в этой туманящейся шири… Какие здесь проходили племена? Какие воины, каких полонянок вели за собой, из каких далеких земель? Какую проливали кровь, без останка смытую морем? Там, за этою синью, была степь, по которой бежал он, уходя от Тимуровой погони, а быть может, и не от Тимуровой? Пришло ему на ум только теперь. Кто были те два воина, что догоняли его, мысля, верно, отобрать коней, а самого ограбить и продать в рабство? Кости их, расклеванные степными орлами, уже занесло песком, и разве костяк той сломавшей ногу и прирезанной лошади, ее белый череп, белеют еще среди редких сухих трав, что раскачивает теперь горячий степной ветер…
Васька отворачивает лицо. Его сотня тянется следом, взбираясь на кручу. Привычно пересчитывает воинов. За давешнюю сшибку Бек-Ярык его похвалил. Но что будет, когда они наконец встретят самого Тимура?
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Тимур поднял тяжелые глаза на посланца. Молчал. Войска были раскиданы от Багдада до Алеппо, значительные силы находились в Исфагане, где он только что справился с шахом Мансуром, иные ушли в Хузис-тан. Война с Тохтамышем, тяжелая степная война, не сулящая ни легких побед, ни великой добычи, была ему не нужна.
Он думал, что отпущенные им царевичи из рода Урус-хана: Койри-чак, Темир-Кутлут, Кунче-оглан и мурза Едигей, возродившие ныне Белую Орду, будут достаточным заслоном против Тохтамышевых набегов на Мавераннахр и Хорезм. Но вот теперь Тохтамыш договаривается с царем Грузии, этим ничтожным Георгием VI, который оказался настолько безумен, что позволил степняку пройти через его земли. Георгия надо проучить, что он совершит немедленно, пославши туда карательный корпус. (Корпус этот так и не добился полного успеха и был через полго-да оттянут Тимуром назад.) Что еще? Разумеется, взять войска из Хоя. Вызвать корпус из Ирана. Позади остается властитель Багдада, бежавший в Египет к своему союзнику, позади остается еще не одоленный Баязет, и не дай Бог, ежели турки ударят ему в спину! Совсем не нужна была война с этим, когда-то пригретым им на горе себе безумцем! Совсем не нужна!
Однако Мирзу-Мухаммед-Султана с полками придется срочно отзывать сюда. Малыми силами Тохтамыша — изведавшего не раз и не два горечь поражения и вновь устремившего на давнего благодетеля своего, — малыми силами нынче не остановить! Похоже, ордынские беки собрали всех воинов степи, каких только могли… Ну что ж! Тем лучше! Значит, врага возможно будет сокрушить одним ударом!
И все же война была не нужна. Вольно или невольно, Тохтамыш сыграл на руку его недругам, и Баязету, и султану Египта, с которым Тохтамыш заключил союз. Напрасный союз! Сил, да и желания выступить за пределы своих земель и вторгнуться в Азию у египетского султана не было. Куда опаснее Баязет, мыслящий ныне захватить город Константина и покончить с остатками Румийской империи… Быть может, это его и задержит? Кесарь Мануил, как передают, значительно укрепил свою власть, и Баязету не просто станет с ним справиться! А значит, можно рискнуть оттянуть, дополнительно, корпус Алладада и вызвать к себе эмира шейх Нур-ад-Дина, вернейшего из верных сподвижников своих.