Дмитрий Донской. Битва за Святую Русь: трилогия
Шрифт:
— Я тоже православная! — опоминаясь, с упреком возразила Софья. — Токмо о том и речь, что все мы поврозь и по углам, а от Ягайлы батюшка, почитай, уже и освободил себя!
— От Ягайлы, да не от латынских ксендзов! — печально возразил Василий. (Объединить Русь с Литвою в единое великое княжество — и тогда скинуть Орду, остановить турок, отодвинуть католиков за Карпаты… От такого неволею закружит голову!) Он взглянул на Софью уже без ярости, печально и просто. Соня поняла тоже, молча, зажмурив глаза, бросилась на шею ему. Василий осторожно разжал ее руки, поцеловал в ладони, отвел от себя. Ничего не сказав больше, вышел из покоя. Софья хотела было кинуться за ним, задержать, но почувствовала вдруг внезапную дурноту, разом ослабли ноги, рухнула на лавку, не то с отчаяньем, не то с радостью — не разобрав еще хорошенько того сама — поняла, что опять беременна.
Василий, на сенях уже, оборотил лицо к старшому сменной сторожи — то был Иван Федоров, — вопросил устало:
— Что бы ты сказал, ежели бы нас всех стали загонять в латынскую веру? Ну, скажем, в Константинополе решили, согласили с папою, новый митрополит наехал бы… Ты-то как?
Ратник пожал плечами, поглядел твердо:
— Будем драться! — сказал.
Василий вздохнул, опустил голову. Вспомнил, как заклинал его покойный Данило Феофаныч: "Токмо веру православную не рушь!" Еще раз взглянул, выходя на глядень, на подбористого строгого ратника. Такого, пожалуй, не соблазнишь дареным платьем, как литвинов тех! Будет драться за веру свою! И от того, что будет, стало как-то весело, просторнее стало на душе. Нет, Витовт, сперва стань снова схизматиком, правую веру прими, отвергнись латынской прелести, а там и поглядим!
И галицкого князя, Данилу Романыча, прельщали короною! И где теперь те князья, и где то княжество? Окраина, украйна, за которую спорят ныне венгерцы с ляхами! Вот и все, что осталось от тебя, Великая Галицко-Волынская Русь! Хотя и то сказать: от веры своей галичане еще не отстали! Али отстанут? Али станут католиками да и других потянут за собою? Киприан верит, что все еще можно повернуть вспять. Дай-то ему Бог!
Василий медленно спустился по ступеням. Стремянный уже держал под уздцы приготовленного коня. Всел в седло, перебрал повода. Конь пошел легким танцующим шагом. Да, конечно! Орда и Литва — две удавки на русском горле, и не скинуть, не выкинуть! А без того все даром и попусту, и даже Нижний, который у него, по ханскому велению, запросто отберут, ежели пожелает того Тохтамыш…
Что деется там, в степи? Надобно нынче же вызнать по-годному у слухачей, где этот страшный Тимур, новой грозою нависший над многострадальною Русью?
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Ваське, задумавшему было бежать на Русь, нынче нежданно-негаданно вручили сотню воинов.
Тохтамыш замысливал новый поход против своего неодолимого врага. Честно сказать, беки и огланы гнали в этот поход своего бесталанного повелителя едва ли не силой. Почти никто из них не желал поверить, что с Тимуром невозможно справиться, и, более того, решительно все считали, что теперь, с объединением Белой, Синей и Золотой Орды, настал звездный час для степных богатуров и надобно вернуть себе все, завещанное предками, все, что некогда принадлежало соратникам Чингисхана и Батыя. В это "все" входил и Хорезм, захваченный ныне Тимуром, входили и горный Арран с Азербайджаном, куда сейчас готовился устремить свои конные полчища Тохтамыш, не замечавший, как и его приспешники, тех необратимых процессов, что произошли в степи и в окружающих степь государствах за протекшие с Чингисхановых времен два столетия. Не замечавший ни постоянной грызни беков, ни роскоши знати, ни нищеты рядовых аратов, ни того, что непобедимые некогда монгольские воины, беря в жены местных женщин, давно уже начали перерождаться в мирных кыпчакских пастухов-скотоводов… Как, впрочем, и всегда-то современники, знающие прошлое и не ведающие грядущего, не видят вовсе роковых изменений, подтачивающих привычные им и, казалось бы, неизменные устои бытия, и только уже совершившиеся катастрофы (и то не всегда!) вразумляют оставшихся в живых, заставляя увидеть наконец то, что надлежало узреть заранее, дабы избежать гибели себя самих и дела своего.
Виной нежданного Васькина возвышения был вельможа Бек-Ярык-оглан. От кого тот у вед ал о русском воине, Васька так и не понял. Конечно, Бек-Ярыка он знал. Кто не знал его в Сарае! Видел не по раз проезжающим на роскошном коне под шелковою попоной с целою свитой нукеров, но чтобы заговорить? Чтобы этот знатный вельможа, оглан, то есть Чингисид, заметил его, простого, да еще русского воина?
И когда Ваську позвали к беку, довольно-таки грубо взяв под руки и посадив на коня, еще ни о чем таком не думал, да и не мог думать Васька, страшившийся лишь одного: а не уведали ли там, "наверху", о его тайных намерениях? Да нет, кажись, и не баял никому. Бек встретил Ваську, слегка усмехаясь. Повелел подать мясо и кумыс. Глядел, как тот ест, нервничая и давясь. Потом барственно отвалился на подушки:
— Слыхал, ты у Тимура побывал в плену? — сказал твердо, не столько спрашивая, сколь утверждая.
— Бывал! — помрачневши, отозвался Васька. — И на цепи сидел, с голоду поп ухал, и в войске Тимуровом служил, переправы на Джайхуне стерег, не убежал бы кто.
— А бегут?
— От Тимура-то? Бегут! Да все больше сторожа ловит. Оттоль не просто удрать!
— А ты убежал почто? Не заправилось у Джехангира? — посмеиваясь, спрашивал Бек-Ярык.
— На родину захотелось! — смуро, отворачивая взгляд, отмолвил Васька. — Дай…
— Убил кого? — Бек-Ярык впервые вперил в него твердый, уже без улыбки, взгляд, и у Васьки неволею по спине поползли тревожные мураши.
Не любивший хвастать своими подвигами, он с неохотою поведал ог-лану о своем спасении (умолчавши только, от какого-то почти религиозного страха, о русской девке-полонянке), о том, как у второго из догонявших его всадников споткнулся конь, — то только и спасло!
— Етого-то я срубил, ну а со вторым, с пешим, сладить стало нетрудно…
— Сказывал о том кому? — полюбопытничал оглан.
— Не! — отмотнул головою Васька. — Зачем? Жив остался, да и то ладно!
— Ты, передавали, и на Кондурче ратился? — продолжал вопрошать Бек-Ярык. — Жену увели, баешь?
Васька молча кивнул головой, отводя глаза. Помолчавши, добавил глухо:
— Мы, быват, почти прорвались, нать было заворотить да ударить по тылам, ан все поскакали в степь…
Он сжал зубы, скулы обострились, и Бек-Ярык, заметив, вновь ус-мехнул, понимая и то, о чем Васька не восхотел говорить.
— На Тимура идем! — сказал, помедлив, Бек-Ярык. — Вручаю тебе сотню воинов, сдюжишь?
Будь то до Кондурчи, Васька стал бы плясать от радости. Тут же он лишь бледно усмехнул, дернув щекой:
— Не первая зима на волка!
Ответил, все еще не веря, что Бек-Ярык не шутит с ним. Но Бек не шутил.
Скоро Васька получил и сотню, и ратную справу, и скотинное стадо, пристойное сотнику (пару верблюдов для перекочевок, табун лошадей, несколько быков с коровами, юрту и отару овец). За дело, хоть и не было прежней радости, взялся въедливо, работа отвлекала от прежних тяжелых дум. Лично, не доверяя десятским, перебрал всех, придирчиво проверив каждого воина, осмотрел ратную справу да как владеют оружием, переменил двоих десятских, после чего остальные начали слушать Ваську беспрекословно, и надеялся, со временем, сделать свою сотню если не лучшей, то одной из лучших в тумене Бек-Ярыка… Как уже и объявили сбор, и заотправлялись в поход. Впрочем, его молодцы уже и теперь выглядели неплохо. Васька, сам не замечая того, ожил, воскрес, начинал зачастую насвистывать себе под нос. Дома торопливо ел (многодетная татарка готовила ему теперь даже с некоторым страхом и подавала неизменно первому, минуя супруга). От предложений ожениться вновь Васька попросту отмахивался, иногда прибавляя: "Вот воротим из похода, тогда!"
После Фатимы ему зазорно казало брать иную жену в дом и в постель, а уставал так, что к вечеру лишь бы унырнуть в кошмы, никакой и жонки не надобно…
И креста, что продолжал носить на груди, ему теперь не приходило прятать: в Тохтамышевом войске, не то что у Тимура, не зазорно было служить и христианину.
Разумеется, что такое Тимур, он знал лучше других. Потому и сотню свою готовил с такою заботой. Бек-Ярык, проверяя и строжа воинов, неизменно оставался доволен своим новым сотником, и это, помимо всего прочего, льстило Васькину самолюбию.