Дмитрий Донской. Пересвет. Русь против Орды
Шрифт:
– Я же отправил к тебе, княже, самого грамотного из своих писцов, – сказал владыка Вассиан после некоторого замешательства. – Послушник Микифор латынью и греческим владеет, начитан зело, разумен в речах, усидчив в работе. Для летописания именно такой человек и нужен. Чем же тебе не угодил мой грамотей, княже?
– Твой Микифор, отче, летопись пишет не чернилами, а желчью! – сердито ответил Иван Васильевич и постучал длинным указательным пальцем по толстой книге в кожаном переплете, лежащей на столе, укрытом длинным зеленым сукном. – Послушник твой, отче, млад годами, однако ж осмеливается осуждать некоторые из моих деяний и даже выступает с нравоучениями на страницах летописи, уподобляясь Плутарху и Льву Диакону. Я сказал ему, что не его это телячье дело заниматься разбором всего свершенного мною и тем более лепить из меня эдакого злодея! Этот умник вместо признания своих ошибок и смиренного раскаяния вздумал спорить со мной, доказывая свою правоту. – Иван Васильевич резким движением рубанул воздух ребром ладони. – В общем, владыка, упек я твоего грамотея в темницу за его длинный язык и дерзостный ум. Пусть посидит в сырости да мраке, пораскинет мозгами, в чьей власти он находится и кому служить обязан без излишних размышлений.
Владыка Вассиан обеспокоенно заерзал на стуле с высокой спинкой. В голосе его прозвучало недовольство поступком великого князя:
– Сплеча рубишь, княже. Не сознаешь того, что книжник – это ведь не смерд и не холоп. У грамотного человека на всякое событие свой собственный взгляд имеется, ибо многознание сродни мудрости. А всякий мудрец выше людских пороков, так как истина для него важнее.
– Я не отпираюсь от грехов своих, – проговорил Иван Васильевич, присев на стул напротив архиепископа, – но разве я преступаю Божьи заповеди от безрассудства иль корысти какой. Я же о земле Русской радею, хочу все княжества русские в единый кулак собрать! – Иван Васильевич потряс своим большим кулачищем. – Отец мой проявил слабину и жестоко поплатился за это, недруги ослепили его. Причем это были не татары и не литовцы, а свои же русичи. Исходя из отцовского печального опыта, я просто обязан быть жестоким и скорым на расправу.
– Княже, позволь мне прочитать страницы летописи, написанные рукой Микифора, а после дозволь мне побеседовать с ним, – попросил владыка Вассиан. – Под моим руководством послушник Микифор постигал знания из древних летописей и иноземных книг, а посему отчасти и я виноват в его дерзостном вольнодумстве. Я сумею убедить Микифора не смешивать воедино в летописном труде зло обычное и зло, творимое великим князем во благо Руси.
– Конечно, отец мой, – с неким облегчением в голосе промолвил Иван Васильевич, – я передам тебе Московскую летопись для ознакомления. Ежели слова твои вразумят Микифора, владыка, я позволю ему и дальше вести сей летописный свод. Слог у него замечательный и почерк вельми красивый.
Глава четвертая
Узники
С той поры, как на службу к Ивану Васильевичу поступили фряги, каменщики и архитекторы, во главе со знаменитым Аристотелем Фиораванти, облик Москвы стал существенно меняться. На месте древнего белокаменного Успенского собора, построенного еще при Иване Калите и изрядно обветшавшего, был возведен великолепный пятиглавый храм из тесаного камня, также посвященный Успению Пресвятой Богородицы. Строительство длилось пять лет под руководством Аристотеля Фиораванти, который помимо нового Успенского собора за это же время успел построить двухъярусный каменный дом для себя рядом с великокняжеским дворцом и каменные митрополичьи палаты взамен старых деревянных, сгоревших при пожаре.
При Аристотеле Фиораванти центральные улицы и дворы Москвы начали мостить не деревом, а камнем, который подвозили зимним санным путем из каменоломен близ Звенигорода. При Аристотеле же была выстроена каменная великокняжеская темница, поскольку прежняя бревенчатая тоже сильно пострадала от пожара.
Новая темница была построена с размахом, в ее застенках могло вместиться около трехсот узников. Этот обнесенный высоким частоколом мрачный каменный дом с узкими оконцами-бойницами и закругленным главным входом из черного гранита внушал страх живущим по соседству купцам и боярам. По деревянным трубам из лиственницы, проложенным под мостовой, из каменной тюрьмы вместе с нечистотами стекали в крепостной ров воды, окрашенные кровью замученных узников.
Немногие из несчастных, угодившие в руки подручных боярина Ртищева, выходили из великокняжеской темницы живые-здоровые. Кого-то после всех допросов с пристрастием родственники или слуги выносили из застенков на руках, окровавленных и с переломанными костями; кого-то выносили на носилках бездыханными, укрытыми грубым холстом.
Ближайшими помощниками боярина Ртищева были дьяк Михалко Вельяминов и костолом Космыня. При допросах осужденных один задавал вопросы, а другой орудовал плетью и выворачивал суставы.
К ним-то и подступил угрюмый Семен Савелич, прискакав из княжеского дворца в серый тюремный дом.
– Как идет дознание? Что удалось выпытать у челядинцев бояр Щербатых? – подступил боярин к дьяку Михалке.
Тот суетливо рылся в бумажных свитках, отыскивая нужный с показаниями, выбитыми у слуг бояр Щербатых.
– Значит, так, – торопливо заговорил Михалко, глядя в развернутый узкий свиток, – двое холопов Щербатовских испустили дух, не вынеся побоев. Одного холопа пришлось заколоть, когда он попытался задушить Космыню. Еще пятеро пытаны крючьями и раскаленным железом, но ничего стоящего они так и не сказали.
– А челядинок пытали? – грозно спросил боярин Ртищев. И, увидев по лицу дьяка, что до служанок у того руки пока не дошли, властно приказал: – Сегодня же займись челядинками. Уразумел?
– Уразумел, боярин, – закивал головой Михалко. – Сей же час велю Космыне раскалить щипцы на огне и приготовить плети.
Сказав, что вечером заглянет сюда еще, боярин Ртищев покинул великокняжеский застенок.
Дьяк Михалко Вельяминов по своей родне со стороны отца происходил из холопов, служивших боярской семье Вельяминовых. Этот боярский род издавна жил в Москве, пользуясь расположением здешних князей. По обычаю, когда умирал кто-то из бояр, на волю отпускали несколько холопов, давая им фамилию их умершего господина. Таким образом, дед Михалки стал свободным человеком, когда во время мора скончались глава боярского рода Вельяминовых и два его сына.
Дед и отец Михалки продолжали служить боярам Вельяминовым в качестве дьяков, то есть заведовали бумажными канцелярскими делами. Михалко Вельяминов быстро пошел в гору, поступив на службу к великому князю и выгодно женившись на богатой боярской вдове. Заветной мечтой Михалки Вельяминова было скопить достаточно денег, чтобы купить большой земельный надел и перейти в благородное боярское сословие, используя покровительство великого князя. Иван Васильевич способствовал переходу своих служилых безродных людей в сословие бояр, понимая, что эти доморощенные бояре будут преданы ему в отличие от спесивых и обидчивых родовитых вельмож.
Внешне Михалко был невысок и крепок, как гриб-боровик. Глядя на его улыбчивое круглое лицо, трудно было поверить, что этот человек может преспокойно наблюдать за истязаниями людей и даже придумывать какие-то более изощренные пытки. В свои тридцать с небольшим Михалко Вельяминов уже успел многое повидать и понять в падкой на пороки человеческой породе. В нем почти не было жалости к преступникам и недругам великого князя, зато алчность цвела пышным цветом в его загрубевшей от вида крови душе.