Дмитрий Донской
Шрифт:
В ее густой траве ютились кулики, звери ее обегали: кругом стояли дебри, леса, а в лесах зверью спокойней. Только чибисы клали свои гнезда в кочках и вскакивали на бугорках, подняв высокие хохолки, либо с жалобным воплем летели прочь, заметив пробирающуюся к гнездам лисицу.
Извечная тишина и мир лежали на этом поле. Столетия текли над ним, не тревожа его ни человеческим голосом, ни конским ржаньем. И эта тишина, после многодневного лесного гула, показалась Кириллу легкой, но и встревожила. Зверь затихает, когда, затаившись,
Всю ночь, не зажигая костров на краю леса, опасаясь выйти в открытое место, ночевал, часто просыпался и вслушивался Кирилл.
И не один он спал сторожко. Многие подымали от сна головы.
Ухала сова. В небе горели звезды.
Рано поутру, вспугнув стаи птиц, они пересекли поле и продолжали идти на поиски русских воинств. Останавливались послушать лес, влезали на вершины больших деревьев, но всюду, куда ни обращался их взгляд, тянулись леса, заглушая своим ровным гулом всякую жизнь. Да и не виделось кругом никаких знаков человеческой жизни.
Путались целый день, а едва начало смеркаться, увидели зарева костров позади, над Доном.
– А свои ль?
– Надо б узнать.
Темным вечерним лесом пошли обратно, держа путь по заревам.
Под ноги подвертывались невидимые ветки. Уткнулись в бурелом и долго его обходили. Сучья царапали лицо и цеплялись за ремни вооруженья. Кое-где мечами просекали путь: путь им указывало зарево воинских костров, и шли они напролом, прямо на это зарево.
Уже совсем смерклось, когда вышли к первым кострам.
Дмитриева рать остановилась на берегу Дона, когда по сырым мятым травам растекалась предвечерняя мгла. Влажный ветер клонил кустарники. В сером небе курлыкали журавли, от осеннего холода отлетая в полуденную даль. В полуденную даль, плещась, утекали донские струи. Дон тек тихо, светло, ничего не ведая.
Подходили остатние полки, скрипели телеги обозов. Над конницей поднимался пар; всхрапывали и заливисто ржали кони; звякало оружие; глухо гудел людской говор.
Вглядывались: не видать ли татар на том берегу? Двести тысяч воинов глядело на Дон и в Задонщину. Многое о реке той наслышано. Далеко-далеко, за теми вон струями, начиналось великое поле Половецкое, чужая земля. На чужую землю глядели, свою под ногами чуяли. А ноги затекли в седлах, избились в ходьбе. Устало разговаривали:
– За сей Дон ходил Игорь-князь бить половцев, чаял донскую воду своим шеломом черпать; певали о том.
– Старики сказывали, по сему Дону от наших снегов птицы к теплу улетают.
– А он течет и славы своей не ведает.
– Ан не видать татар на той стороне.
Там, близко отсель, ждет враг. Но берег, в сырой мгле, пуст. Лишь с края поля темнеет, врезаясь шеломами в небо, лес. Вдали неровной грядой застыли холмы. Безлюдно и хмуро там – притаился ли враг, отошел ли?
Кирилл нашел своей ватаге место, разожгли костры. Воины
– Кого бог принес?
– Душегубов, – ответил Кирилл.
– Ой, что б тебя! Ты взаправду скажи.
– Взаправду и говорю: татей, душегубов, разбойников. А я атаман им.
– Да где ж это разбойники в княжьем обличье ходят?
– А на ком таково обличье?
– Да глянь на себя – весь золотом осиян!
Тонкий, сухой, весь обросший сединой, как мхом, опираясь на длинный посох, к ним подошел старик. Коричневое лицо, как у суздальского святого, покрылось будто зеленоватой плесенью, лишь глаза смотрели твердо и строго.
Старик сказал:
– Нет здесь ни татей, ни душегубов. Здесь все воины! А коли ты есть князь, должен с молитвой изготовиться: ведешь не в разбой, а в битву. Все свои прежние грехи вспомяни и покайся. Все тебе простится: кровь, пролитая за правое дело, как огонь, всякую нечисть смывает.
И он пошел от рати к рати, от полка к полку, суровыми глазами из-под нависших бровей вглядываясь в воинов – мужественны ли, тверды ли, разумеют ли подвиг, готовы ли совершить его.
Кирилл тоже пошел меж воинами. Вывертывались из-под ног большие кудлатые псы, пришедшие за ополчениями, может быть, от самого Белого моря.
Густо пахло дымом и варевом. И вдруг лицо к лицу перед ним встала широкоплечая громадина. Она глядела исподлобья и растерянно ворочала круглыми холодными глазами.
– Здорово, Гриша! – сказал Кирилл, и Капустин спросил:
– Пришел?
– А как же!
– Ну, тогда ладно.
Они молча постояли друг перед другом, и Гриша рассмотрел и Кириллово вооруженье, и самого Кирилла; рассмотрел, тяжело дыша, будто долго догонял и наконец дорвался.
– Хорошо, что пришел.
– А то б?
– Поймали б.
– Князь тоже здесь?
– Весь путь – с нами. Здеся. У него в Чернаве совет.
Опять помолчали, разглядывая друг друга.
– А ты ловок! – сказал Гриша. – В Рязани-то промеж пальцев вывернулся.
– Да и ты, гусь, среди белого дня поймать орла вздумал!
– Да я вижу: орел!
– Ты где?
– При Андрее Ольгердовиче. В Запасном.
– Я иду сведать, куда нас поставят.
– К нам просись. Ежели у тебя все таковы, могутная рать будет.
– А далеко в Запасном. Мне б к переду ближе.
– Я те говорю: с татарами нельзя знать, кто будет впереди, кто сзади.
Просись к нам, вместе будем.
– Пойду сведаю.
Они разошлись, и Кирилл пошел искать Клима.
Отъезжали сторожевые заставы.
Плескалась вода о конские бока: на ту сторону реки перебирались дозоры – "языка" добыть, нехристей проведать. Много глаз следило за удальцами. Что их там ждет? Каждая пядь неведомого поля грозила им стрелой, засадой.
Дозорные вышли на берег, отряхнулись, затянули подпруги, взяли копья на руку. Многие взглядом провожали их вдаль.