Дмитрий Донской
Шрифт:
Татарин зло засмеялся, видно хорошо понимал русский язык:
— Смерти хочешь? Получай!
Сабля наискось прошлась по старцу, но конь от близости факела дернулся, потому Ефим не погиб сразу. Его глаза с тоской взирали на занимавшуюся от брошенного факела деревянную церковь с книгами внутри, а губы все шептали:
— Книги… не… гу… би…
Потом подсчитали, что в Москве под ордынскими мечами погибли 24 000 человек. Не все они были москвичами, ведь перед бунтом в город пришло невесть зачем много чужих. Были разграблены княжеская казна, боярские дворы, купеческие амбары, церковные алтари… Запылали дома и деревянные церкви. Сгорело множество книг… Разграблен и сожжен Чудов монастырь, который так пестовал митрополит Алексий, убит архимандрит Иаков и несколько монахов…
Такого разгрома Москва не знала давно, с тех пор, как взял ее под себя Иван Данилович по прозвищу Калита! Успевшая подняться и похорошеть после страшного пожара 1365 года, Москва снова выглядела не лучше, чем после того страшного огненного смерча… Снова повсюду валялись мертвые, как в давнюю годину мора, но хоронить их было некому, Москва обезлюдела.
Крепкими стояли ее каменные стены, закрытыми кованные железом ворота, нетронутыми башни… Долго можно было обороняться в таком защищенном городе, не хватило бы у хана терпения досаждать москвичам, а они поверили лживым словам, сами не только открыли ворота, но и вышли навстречу собственной смерти!
Перебив москвичей и тех, кто был за стенами Кремля, Тохтамыш отправил своих людей пограбить округу. Но не ее одну, часть ордынцев по его приказу бросилась к Переяславлю-Залесскому, уделу Дмитрия Ольгердовича, отца князя Остея. Зачем? Наказать его за сына, а заодно и город, откуда в Москву пришел.
Ордынцы, ушедшие в сторону Волока Ламского, быстро наткнулись на стоявшего там со своими войсками без дела Владимира Андреевича и сразу вернулись назад. Ханом велено в бои не вступать.
Василий и Семен гадали, что же теперь будет. Остея убили, Москву сожгли, а дальше-то что? Но как у хана спросишь, он отвечать не станет.
Сам Тохтамыш, заложив большие пальцы за пояс, с легкой усмешкой разглядывал безлюдные стены горелой Москвы. Пусть покрыта гарью и пеплом, его осенний ветер вовсю носит по округе, пусть разрушена, но стоят крепостные стены и башни, возвышаются своды каменных церквей, потерявшие свои купола, пусть выжжен посад… но все равно хороша Белокаменная! И обгорелый Кремль хорош!
Чуть повернув голову в сторону князя Василия, Тохтамыш вдруг насмешливо спросил:
— Дмитрий Иванович быстро поднимет город, как мыслишь?
И все! И больше ничего не надо объяснять! Не надо спрашивать, кому достанется сожженная Москва, кто будет великим князем! Хан давно все решил, он давно обманул их всех — и хитрого отца Дмитрия Константиновича, и знающего только свою Рязань Олега, и их с Семеном… всех! Недаром ордынцы сначала вызнавали, в городе ли князь, видно хан желал точно знать, есть ли в числе мятежников сам Дмитрий Иванович.
Василий едва не заскрипел зубами: постаравшись, чтобы Дмитрий сначала спешно вышел в поход, а потом бежал из войска, они определили весь ход событий! Мелькнула нехорошая мысль, что если бы убили… Но постарался отогнать. Что сделано, не воротишь, надо выпутываться из случившегося. Его именем дано обещание не губить тех, кто выйдет из ворот. Такого ему не простят. Москвичи могли отсидеться за стенами, Тохтамыш не стал бы до зимы осаждать Кремль, но он, Василий, обещал, и поверившие ему люди открыли ворота!
Переяславль
Молитва ли старцев помогла, или просто судьба такая, но до Переяславля Евдокия с детишками добралась быстро, а вот там снова поволновалась…
Уже на подъезде к городу их поезд вдруг догнал мчавшийся наметом всадник, едва завидев возок и телегу, что везли княгиню и ее слуг, закричал:
— Княгиня матушка, поторопись! Ордынцы проклятые Москву пограбили, сожгли, сюда идут. Скорее бы в Переяславль надо!
Только Софья заметила, как побледнела мать. А возница тут же хлестнул по бокам лошадей. Едва успели добраться до Переяславля, а там пришлось вместе со всеми… отплывать на лодках до середины озера и пережидать, пока в городе хозяйничают неожиданно нагрянувшие ордынцы.
И снова Евдокия осталась ни с чем, только дети рядом да слуги. Примчавшийся со стороны Москвы купецкий сын Терентий рассказывал страшные вещи: ордынцы обманули князя Остея с остальными, выманили их из города и перебили всех. А обманывали братья княгини Василий и Семен Дмитриевичи! Слово давали, что не обидит хан Тохтамыш… Евдокия не знала, как верить в такое предательство братьев. Услышав, что ее искали в осажденной Москве и требовали, чтобы вывели до выхода остальных, она все же решила, что про обман какая-то ошибка, не могли Василий и Семен вот так с москвичами поступить. Но потом вспомнила, что за сброд сидел за стенами Кремля, и подумала, что, может, и поделом! И тут же сама ужаснулась своей жестокости, люди же, как можно?!
Но страшные события последних недель не делали и ее жестокой. Спасало только то, что все мысли были об одном: не дать погибнуть или попасть еще в какую беду детям, добраться до Костромы. Почему-то ей казалось, что стоит приехать в Кострому и увидеть живого и здорового мужа, как все тут же наладится.
Переяславль был дединой Дмитриевой, это родной город князя Александра Ярославича Невского, очень любившего Плещеево озеро. Любили эти места и они с Дмитрием, здесь родился Юрий. Сколько с той поры прошло? Евдокия прикинула — получалось восемь скоро. Тогда Дмитрий Иванович собрал в Переяславле-Залесском многих князей и бояр, уговорил приехать игумена Сергия. С ним увязалась и Евдокия.
Не время было ехать, грязь осенняя еще не застыла, на дорогах ухабы, но ей казалось, что если останется одна в Москве, то с дитем обязательно произойдет что-то нехорошее. Дмитрий смеялся, показывая на множество мамок-нянек, на слуг и ближних боярынь, убеждал, что они помогут в родах лучше, чем он, потому как им приходилось рожать, а ему нет. Евдокия смущенно смеялась в ответ и продолжала просить.
Наконец князь уступил, и ко всеобщему удивлению в Переяславль тронулся целый поезд, увозивший всю великокняжескую семью. Теперь Евдокия знала, как опасно вот так бросать Москву, но тогда был жив митрополит Алексий, а он не Киприан, его власть непререкаема! Пробыли тогда на Плещеевом озере долго, пока Юрий чуть не подрос, чтобы перенести обратную дорогу. И все время боялись, чтобы новорожденный княжич не замерз, хотя ехали быстро и не тряско, потому что по зимнику.
Теперь Евдокия приехала в город с шестью детьми, но без мужа и без почета. Переяславльский удел давно переходит от одного хозяина к другому, князь жалует им перешедших к нему чужих князей. Нынешний — Дмитрий Ольгердович — получил за помощь в бою на Непрядве. А его сын Остей в Москве объявил себя московским князем вместо Дмитрия Ивановича!
Досада брала Евдокию, хотелось крикнуть в глаза отцу, что его сын предатель. Но вдруг обидится за гневные слова на сына и посадит ее с детьми под замок? Тогда и князь не узнает, где его семья. Зубами скрипела Евдокия, а молчала! Она должна добраться до Костромы, остальное сейчас не важно. Только бы Дмитрий был там и дети остались целы и здоровы! Молчала, когда сидели в большой ладье посреди озера, наблюдая, как один за другим загораются дома Переяславля, как полыхают и валятся церкви, как с протяжным звоном (почему?) рушится колокольня…