Дмитрий Донской
Шрифт:
Почему-то не думалось, что обидел Дуню. Все затмила своя обида. Горячий и несдержанный Дмитрий быстро остывал, а потому скоро забыл о своих недобрых словах. Казалось, что такого, ну вспылил, ну накричал, пройдет…
И все же велел постелить в своих покоях. Но обида все равно не отступала. Разжигая сам себя, Дмитрий день за днем вспоминал детство, каждую обиду, причиненную молодым красавцем Иваном Вельяминовым. Конечно, он тогда был неуклюжим увальнем, но мог же Микола ему помогать, а Иван насмехался! Но самой страшной обидой было вот это внимание к его невесте! Князь забыл о том, что Евдокия тогда не была его невестой и ему могли сосватать Машу. Сейчас казалось, что Иван Вельяминов посягал на самое дорогое — Дуню и деток! За это Дмитрий мог и горло перегрызть.
На следующий день с утра к нему пришел Василий Васильевич Вельяминов. Долго мялся, потом пробасил смущенно:
— Дмитрий Иванович, там братец мой вчера наговорил лишнего… Ты уж не серчай на него, а? Глупости наболтал.
Дмитрий невесело усмехнулся:
— Правду сказал. То, что княгиня твоему старшему нравится, я и сам видел.
Он успел многое передумать, вспомнил и то, что Иван поглядывал на Евдокию и тут, в Москве. Не подумал только об одном — сама княгиня не обращала на боярского сына никакого внимания.
На том и разошлись…
Вечером, когда Дмитрий явился-таки в покои супруги, Евдокия стояла на коленях перед образами. Князь присел на лавку, ожидая, когда жена закончит молитву. Она перекрестилась последний раз, встала, молча отвесила мужу низкий поклон и уселась перед пялами вышивать начатый для монастыря воздух.
Такого еще не бывало, обычно Дуня принималась расспрашивать его, очень ли устал, чем занимался, не болит ли чего. Опешивший князь окликнул:
— Дуня… ты не заболела ли?
— Нет, Дмитрий Иванович, здорова. И дети здоровы, слава богу.
И снова ни лишнего слова, ни взгляда. И только тут до Дмитрия дошло, что она сильно обижена, смутился:
— Ты обиделась вроде?
— Я не вольна обижаться, князь Дмитрий Иванович.
Дмитрия снова повело: как же она не понимает, что даже подозрения, что Иван Вельяминов мог интересоваться его женой, уже обидны?!
— А что, неправду сказал?!
Она даже не встала, просто повернула в его сторону красивую голову, строго глянула синими, как васильки, глазами и спокойно ответила:
— Если Иван Васильевич и смотрел на меня, то моей вины в том нет! Я верная жена и мать, Дмитрий Иванович.
— Престань меня звать Дмитрием Ивановичем! Я Митя! Митя, поняла?!
Его рука грубо повернула жену от пял к себе, глаза впились взглядом в ее лицо, щека дергалась от возбуждения и злости. Теперь злость уже была на самого себя, на то, что обижает жену и не может остановиться, а такая злость самая злая, тяжелее всех проходит.
И снова встретил спокойный взгляд Евдокии, она держалась с достоинством.
— Как велишь, Дмитрий Иванович.
Несколько мгновений длилось это противостояние, еще чуть, и Дмитрий просто пал бы на колени перед женой, но этого чуть и не хватило, взял верх упрямый норов. Князь, едва не зарычав, бросился вон. Евдокия медленно опустилась на свое место и вдруг горько зарыдала, уткнувшись лицом в сомкнутые ладони. Обида на несправедливое обвинение душила княгиню. При этом о давнишнем виновнике княжьего гнева Иване Вельяминове она даже не вспоминала.
Неровный в настроении Дмитрий не раз уже обижал жену, даже не замечая этого, но чтоб так…
К великой княгине пришла сестра боярыня Мария Вельяминова. Маша на сносях, движется уточкой, лицо рябое, но все равно хороша. Сестры из тех женщин, которых беременность только красит, хотя куда уж краше…
Дождалась, пока отосланная хозяйкой девка шмыгнет прочь, подсела ближе, вроде как вышивку разглядеть, зашептала почти на ухо:
— Мне Микола сказал… Тебя Димитрий Иванович обидел, да?
— Откуда Микола знает? — чуть растерялась Евдокия.
— Он рассказал, как Тимофей Васильич разного наболтал спьяну… А Димитрий загорелся, ровно солома на ветру. Микола уж и так дяде рот затыкал, и этак! Но пьяного ж не остановить, сболтнул, что Иван Васильич на тебя пялился. — Маше было стыдно, что муж не сумел удержать разговорчивого дядю.
— Вот откуда ветер дует… — усмехнулась Евдокия. — Но ни Микола, ни Тимофей Васильич не виноваты, и Иван не виноват. Кем мы тогда были? Просто княжнами суздальскими, всякий мог смотреть.
Голос и вид сестры очень не понравился Маше, она внимательней присмотрелась:
— Да ты не в тяжести ли?!
Дуня кивнула:
— Только не доношу, болит все внутри, огнем жжет. Худо мне, Маша…
Та едва успела подхватить падавшую сестру, закричала, вскочили девки, помогли уложить Евдокию на постель, забегали с водой, притираниями… А княгиня вдруг схватила Марию за руку, тяжело дыша, попросила:
— Если что, пригляди за детьми, Маша…
Мария вдруг увидела смертельную бледность сестриного лица и алую кровь, заливавшую простыни под ней!
— Я тебе помру!
Глаза Евдокии закатились, а ее старшая сестра заорала не своим голосом:
— Да повитуху же скорей!!!
Дмитрий зашел к митрополиту. Алексию уже исполнилось восемьдесят, он с тоской все больше ощущал свою старость и телесную немощь, а еще то, что не может, как прежде, влиять на молодого князя. А надо бы!
Подойдя под благословение, Дмитрий уже по тому, как глянул на него Алексий, понял, что тот все знает. Почему-то взяла злость, что ж теперь, о каждом шаге отчет давать?! И снова злился не на Дуню, перед ней было очень стыдно, даже не на Ивана, того просто ненавидел, и уже давно, а на самого себя, что не может справиться.
— Пошто княгиню обидел?
— Донесли уже! Шагу сделать не волен…
Договорить не успел, митрополит взъярился:
— Да, не волен! Я тебе про то еще по пути в Орду твердил. Мы с тобой всегда на виду, живем, точно не в своих хоромах, а на площади! Ты слово скажешь, его сотню раз переврут и по всей Москве разнесут!