Дмитрий Донской
Шрифт:
В свое время «злым гением» Руси, начавшим братоубийственную войну и призвавшим на помощь татар, стал сын Александра Невского Андрей Городецкий. Теперь на эту роль выдвигался Михаил Тверской. Увлеченный честолюбием и жаждой мести, он не остановился перед призванием на Русь Ольгерда. Не остановится он и перед призванием на русские земли Мамаевой Орды…
Единство русских князей было недостижимо до тех пор, пока в Твери копил силы и ждал своего часа князь Михаил…
В этой сложной обстановке князьям московской ориентации необходимо было обсудить накопившиеся вопросы «в своем кругу». Чтобы не вызвать досаду и обиду тех, кто не будет приглашен на съезд, делу придали характер семейного торжества по случаю рождения у Дмитрия Московского сына Юрия. Это была удачная идея. Вероятно, уже
Что думала по этому поводу княгиня Евдокия — история умалчивает…
Созывая князей в Переяславль, Дмитрий Московский ясно понимал, какого результата он ожидает от этой встречи. Ему нужна была поддержка князей по главному вопросу — о разрыве с Мамаем. Не приходилось сомневаться в том, что Мамай попытается силой вернуть Северо-Восточную Русь под свою власть. Только объединив свои полки, князья могли рассчитывать на успех в противостоянии Мамаевой Орде.
С первым вопросом был связан и второй: нейтрализация Михаила Тверского. Зная нрав этого князя, никто не сомневался, что в случае большой войны с Мамаем он может присоединиться к войскам бекляри-бека или ударить в тыл Дмитрию Московскому.
Итак, на переяславском съезде предстояло создать своего рода княжескую коалицию, нацеленную против Мамая и Михаила Тверского. Такие коалиции создавались и во времена сыновей Александра Невского. Можно полагать, что свою коалицию создавал в это время и Михаил Тверской. В частности, он искал союза со своим сородичем и соседом молодым князем Василием Михайловичем Кашинским. Этот правнук святого Михаила Тверского и внук (по линии матери) Семена Гордого метался между Москвой и Тверью, боясь просчитаться в выборе сеньора. Безусловно, обе стороны сулили кашинскому «перелёту» некое вознаграждение. В итоге московские перспективы показались Василию более интересными. Под 6882 (1374) годом летопись сообщает: «Того же лета Кашиньскыи князь Васко ступил со Тфери на Москву ко князю к великому Дмитрию» (43, 106).
Иерархи и политика
Особо следует рассмотреть вопрос о том, как восприняло «новый курс» Дмитрия Московского высшее русское духовенство. Летописи позволяют говорить лишь о позиции митрополита всея Руси Алексея. Он был убежденным сторонником московского дела «собирания Руси» и, соответственно, противником тверских притязаний. Доступными ему способами Алексей помогал Дмитрию Московскому в борьбе с Михаилом Тверским. Одним из таких способов была промосковская «кадровая политика» митрополита.
Еще весной 1374 года, когда Москва готовилась начать спор с Мамаем, Алексей приехал в Тверь. 9 марта, в день памяти 40 мучеников севастийских, он поставил Евфимия Висленя епископом Твери. Известно, что впоследствии этот Евфимий имел весьма натянутые отношения с Михаилом Тверским и местным духовенством. Во время своего приезда в Тверь в 1390 году митрополит Киприан по просьбе князя Михаила свел Евфимия с кафедры и отправил в Москву (44, 445). Сообщая о кончине Евфимия два года спустя, московская летопись отмечает, что он был похоронен на почетном месте — «у Михайлова Чюда за олтарем» (39, 62). Можно полагать, что именно Чудов монастырь, основанный и обласканный митрополитом Алексеем, и был «кузницей кадров», снабжавшей митрополита кандидатами на епископские кафедры и прочие важные места в иерархии. Что касается Евфимия, то отставные владыки любили жить «на покое» в тех обителях, где прежде монашествовали.
Другим кадровым назначением, осуществленным Алексеем в 1374 году, было поставление в сан епископа Суздальского, Нижегородского и Городецкого архимандрита Дионисия. Нижегородская кафедра была вакантной и фактически управлялась самим митрополитом с 1365 года, когда Алексей по политическим мотивам «отня епископью Новгородцкую от владыки Алексеа» (34, 292). Однако такое положение не могло сохраняться слишком долго. Союз Москвы с князьями суздальского дома требовал уважать их достоинство и суверенитет, одним из проявлений которого было наличие самостоятельной Суздальско-Нижегородской епархии.
Это был выдающийся представитель тогдашнего русского монашества, воспитанник Киево-Печерского монастыря и настоятель главной обители Нижнего Новгорода — Вознесенского Печерского монастыря. Летописец перечисляет его многочисленные достоинства, словно перебирая невидимые четки.
«На сбор („Соборное воскресенье“, 19 февраля 1374 года. — Н. Б.) на Москве пресвященныи архиепископ Алексеи митрополит постави архимандрита Печерьскаго монастыря, именем Дионисиа, епископом Суждалю и Новугороду Нижнему и Городцю, избрав его мужа тиха, кротка, смерены, хитра, премудра, разумна, промышлена же и расъсудна, изящена в божественых писаниих, учителна и книгам сказателя, монастырем строителя и мнишьскому житию наставника и церковному чину правителя, и общему житию началника и милостыням подателя, и в постном житии добре просиавша и любовь к всем преизлише стяжавша и подвигом трудоположника, и множеству братства предстателя, и пастуха стаду Христову, и спроста рещи всяку добродетель исправлешаго» (43, 105).
(Комментируя этот текст, современный исследователь видит в нем «один из древнейших в оригинальной великорусской литературе образцов если не стихотворства, то тонко отточенной ритмической прозы» (272, 68).)
Примечательно, что поставление Дионисия в сан произошло в Москве. Согласно традиции в Соборное воскресенье — первое воскресенье Великого поста — клирики являлись на съезд к своему епархиальному архиерею. Суздальская епархия (в состав которой входили Нижний Новгород и Городец) временно находилась под управлением самого митрополита. Таким образом, пребывание печерского архимандрита Дионисия в Москве в начале Великого поста было вполне объяснимым.
Кроме встречи с митрополитом, Дионисий, безусловно, имел аудиенцию у великого князя Дмитрия Московского. О чем беседовали эти два выдающихся человека? Судя по дальнейшей судьбе Дионисия, он был сторонником московского «собирания Руси». Однако при этом в душе его горел пророческий жар. Исполнение того, что он считал своей провиденциальной миссией, было для Дионисия гораздо важнее любой дипломатии. Люди такого типа редко умеют слушать других…
И всё же характер отношений князя Дмитрия и святителя Алексея в 70-е годы не вполне ясен. Собственно, вопрос состоит в том, кто из них был «ведущим», а кто — «ведомым». Вот уклончивое мнение специалиста: «Трудно решить, был ли он (Алексей. — Н. Б.) твердым сторонником политики Дмитрия, или великий князь последовательно проводил в жизнь политику митрополита» (206, 73).
Промосковская позиция митрополичьей кафедры у многих вызывала возмущение. Жалобы на митрополита градом сыпались в патриархию. Литовский князь Ольгерд прямо заявлял патриарху, что не желает подчиняться Алексею и требует отдельного митрополита для православных епархий на территории Великого княжества Литовского.
Позиция константинопольского патриархата по отношению к русским церковно-политическим спорам была весьма противоречивой. В сильно упрощенном виде ее можно представить следующим образом. Стратегически Константинополь был заинтересован в сохранении единой митрополии Киевской и всея Руси, во главе которой стоит иерарх, преданный интересам Византии. Но тактически патриарх время от времени уступал требованиям литовских князей и выделял западнорусские епархии в самостоятельную митрополию. Политический расчет переплетался здесь с материальными нуждами гибнущей Византии. Получив за раскол митрополии щедрую мзду от Гедиминовичей, патриарх несколько лет спустя откликался на возмущенные голоса московских князей и ликвидировал литовскую митрополию, также получая за это мзду — но уже из Москвы. Вся эта ситуация несколько напоминала бесстыдную торговлю ярлыками на великое княжение Владимирское, которую — также не от хорошей жизни — открыл Мамай в 70-е годы XIV века.