Дмитрий Ульянов
Шрифт:
Из объяснения Владимира, Ильича следовало, что революционная деятельность в условиях подполья абсолютно немыслима без конспирации. Конспирация — это трудное, но необходимое искусство, ее правила обязательны для каждого подпольщика. В свои двадцать три года Владимир Ильич знал специальную литературу по сыскному делу и с особым пристрастием ее штудировал в университете. Знание сыскного дела необходимо для совершенствования конспирации.
Слушая брата, Дмитрий почему-то вдруг вспомнил Павлова, своего сокурсника. Держится он как-то странно, словно подчеркивает, что он-де рубаха-парень. Вот, мол, я террорист, а вы брат террориста. Пожалуйте в нашу компанию. Нет уж… Может, он
К Павлову Дмитрий так и не пошел, а в университете держался с ним подчеркнуто официально. Не было секретом, что в студенческой среде имелись платные агенты охранки. И хотя у Дмитрия был небогатый жизненный опыт, не раз его спасала интуиция. Совет брата, высказанный однажды в Самаре, стал правилом: не принимать скоропалительного решения, все хорошенько обдумать.
К весне 1894 года Ульяновы обжились в Москве. У Дмитрия Ильича ежедневно занятия начинались утром. Он уже готовился к экзаменам по физике, неорганической химии, ботанике и зоологии. Больше других предметов нравилась химия. В химической лаборатории просиживал часами. Дмитрий Ильич начинал понимать, почему Саша, приезжая на каникулы, не прекращал лабораторных занятий. Работа по душе, по призванию не утомляет человека. Уже сам процесс такого труда дает силы и уверенность в своем предназначении.
Мария Александровна радовалась, что младший сын так увлеченно осваивает курс медицинской науки. Впрочем, в семье все умели работать, но умели и хорошо отдыхать. В квартире появилось пианино, оно стало любимым инструментом Марии Александровны и младшей сестры — гимназистки Марии.
Марк Тимофеевич Елизаров, устроившись на железную дорогу счетоводом, купил велосипед. На нем очень быстро выучился ездить Дмитрий, а затем, когда на лето семья переехала в деревню Кузьминки, — Владимир Ильич. Здесь, на даче, Владимир Ильич прожил почти целый месяц, и не было дня, чтобы он обходился без велосипеда.
Велосипед, как с восхищением признавался Владимир Ильич, оказался штукой архиудобной. Правда, на первых порах пришлось и падать и ушибаться, но зато какая была скорость и физическая нагрузка!
Наезжая в Москву, Владимир Ильич часто встречался с московскими марксистами. На одной из вечеринок он подверг резкой критике В. П. Воронцова (Веве), экономиста, идеолога либерального народничества. С работами этого народника был хорошо знаком и Дмитрий. Он считал, что писания Веве не представляют интереса для российского революционного движения. Либеральное народничество — тормоз в развитии революционных тенденций. Дмитрий по-прежнему симпатизировал террористам.
Свое отношение к терроризму Дмитрий высказал однажды брату. Летним вечером 1894 года они прогуливались у Перервы, около Москвы-реки, обстановка располагала к откровенному разговору.
— У нас очень много товарищей, старых, известных нам. Почему не взяться и не создать террористическую организацию?
Пораженный вопросом брата, Владимир Ильич резко повернулся, и Дмитрий уловил в его карих глазах досаду. Брат рассердился, но как можно сдержаннее спросил:
— А для чего это нужно? Предположим, удалось бы покушение. Удалось бы убить царя. А какое это имеет значение?
Владимир Ильич помолчал, ожидая ответа. Дмитрий попытался объяснить:
— Оказало бы громадное влияние на общество.
— На какое общество? — И, уже не принимая уточнений, Владимир Ильич горячо приступил к объяснению: — Какое ты общество имеешь в виду? Это го общество либеральное, которое играет в картишки, и кушает севрюгу под хреном, и мечтает о куцей конституции? Это общество ты имеешь в виду? — И далее, перейдя на дружеский тон, тихо, но твердо продолжал: — Это общество, Митя, не должно тебя интересовать. Оно нам неинтересно. Мы должны думать о рабочем человеке, о рабочем общественном мнении. Вот Карл Маркс в Западной Европе стал во главе рабочего класса именно потому, что рабочие — это самый революционный элемент современного общества.
По утверждению брата, только пролетарии, объединившись под знаменем марксизма, способны уничтожить существующий строй, в том числе и в России.
С этого памятного разговора Дмитрий по-иному стал относиться к тактике политического террора.
На даче в Кузьминках по вечерам собирались сослуживцы Марка Тимофеевича. Это были так называемые толстовцы. Выделялся среди них некий Буланже. Он виртуозно играл в винт и преферанс, любил потолковать о греховности жизни, твердил, что все люди плохи, один Лев Николаевич истину указывает. Объяснял, что табак — яд, поэтому папирос не покупал, но чужие курил. Объяснял, что водка — зло, но не отказывался от рюмки, когда угощали. Однажды Дмитрий резко возразил ему. Тот, в свою очередь, обвинил Дмитрия в проповеди социализма и тут же заявил, что политика и социалисты — все это чепуха, воду мутят и не дают жить спокойно русскому интеллигенту.
После этой стычки Дмитрий стал относиться к Буланже настороженно. Подобные интеллигенты в охранку доносят не за деньги, а «по совести».
В дачном доме Ульяновы жили на втором этаже, Буланже с семьей — на первом. У Буланже была пишущая машинка «ремингтон». И Дмитрий подумал, почему бы ею не воспользоваться? Владимир Ильич привез с собой «Эрфуртскую программу» Каутского и комментарии к ней, которые сам перевел на русский язык. Есть перевод и есть пишущая машинка. Дмитрий спустился вниз и стал печатать. Вскоре это заметил Владимир Ильич.
— Ты вниз ходил, там печатал? Это неудобно, я тебе программы больше не дам.
— Почему неудобно?
— Люди посторонние, чужие нам, а ты печатаешь. Видно, что программа социал-демократической партии. Это неконспиративно. — И, заметив смущение брата, уже другим тоном добавил: — А может быть, можно взять машинку сюда?
Дмитрий принес машинку наверх, и Владимир Ильич сам принялся печатать. В эту ночь долго в окне Ульяновых горел свет.
В конце концов эта чисто техническая работа Владимиру Ильичу надоела. Оказывается, и в самом деле лучше писать пером. Утром машинку вернули обратно. Относительно хозяина «ремингтона» братья решили, что не стоит с ним связываться: сделает на копейку — продаст на рубль.
Но благодаря Буланже Дмитрий познакомился с другим толстовцем, полной противоположностью соседа по даче. Этим человеком оказался Андрей Гаврилович Русанов, студент, впоследствии известный профессор Воронежского университета, а в годы Великой Отечественной войны — хирург полевого госпиталя. Русанов, хотя и восторгался литературно-общественной деятельностью Льва Толстого, не отрицал марксизм. Семья Ульяновых его заинтересовала именно революционными и марксистскими убеждениями.
Знакомство, а затем и дружба с Русановым дали Дмитрию возможность лучше представить свою будущую профессию. Андрей Гаврилович хорошо знал российскую действительность, объехал многие губернии, принимая участие в ликвидации эпидемий. Хорошее впечатление о Русанове сложилось и у Владимира Ильича. Несколько раз им доводилось чаевничать на даче за широким дубовым столом. Беседовали и о Толстом, и о порядках в земских управах, и о постановке санитарного дела, в частности в южных губерниях России, где почти ежегодно вспыхивали эпидемии холеры, оспы, дизентерии.