Дмитрук. СЛЕДЫ НА ТРАВЕ

Дмитрук Дмитрий Всеволодович

— У вас тут есть два гениальных парня. Ухо и Носатый, — сказал Вотан, усердно осматривая один стол за другим, причем голова его поворачивалась неторопливо и ровно, как деталь механизма.

— Да, мой вождь! — сразу благодарно заулыбалась и заморгала Ли. Ее явно тяготил мрачноватый скепсис Лобанова. — Они отличают годные овощи от незрелых и порченых. Я повесила им на шею бляхи и разрешила бить других сортировщиков, если они ленятся…

Ласперо, стараясь разрядить обстановку, сказал со смехом:

— Ли, гоните этого гения обратно к столу, и пойдемте смотреть мастерские.

XIV

Мигель Суарес,

старший сын клана, начальник братства мотопехоты, провел превеселую ночь в покоях своего ближайшего друга, начальника охраны художественных мастерских. Стыдно сказать, они еще с вечера отключили и телефон, и динамик оповещения (а что, собственно, могло случиться ночью в богом забытом Новом Асгарде? Опасаться некого, воевать давно уже не с кем…). Отпустив машину, пешком по морозцу Мигель возвращался в город. Старшего сына одолевал утренний хмель — то особое состояние, при котором мир кажется не слишком реальным, все проблемы — ничтожными, а люди — сплошь веселыми и дружелюбными. Он шагал, распахнув подбитый мехом плащ и сдвинув на затылок фуражку с кокардой, готовый приятельски заговорить с первым встречным или с места в карьер броситься ухаживать за какой-нибудь пригожей сестрицей. Спешить было некуда, учения начинались только послезавтра.

Вдруг Суарес застыл на месте, отнюдь не протрезвев, но механически вытянувшись. От тепличного корпуса через расчищенный двор шли трое отцов-патриархов, окруженных рослыми неулыбчивыми ребятами из числа гвардейцев клана, "любимых сыновей". Рядом с Вотаном вертелась эта рыжая наставница трутней Ли.

Господи! Суаресу показалось, что у него начинаются галлюцинации. Перед ним, конечно, был не тот, на которого напоролся его транспортер месяц тому назад, во время очередной ловли беглых интеллигентов. Но сходство поразительное! Даже не в чертах лица, лицо-то как раз совсем другое, и рост, и фигура… Сходство глубже, оно в особой осанке, независимой, на редкость гордой, хотя вовсе не армейской осанке… Костюм… и костюм почти такой же, из непонятной благородно-серой ткани, и плотной, и мягкой. Тот, встреченный в снежной пустыне, был настоящий мужчина. Кто они такие? Откуда берутся? Темнят отцы-патриархи… Ну, ничего, можем и сами спросить.

Мигель Суарес, с рукою у козырька промаршировал через двор и торжественно остановился в нескольких шагах перед Руфом Вотаном.

— Мой вождь, — начал старший сын, стараясь как можно яснее произносить каждый звук, хотя предатель язык спотыкался. — Мой вождь, разрешите обратиться к неизвестному брату!..

Вотан даже не замедлил шага, но по лицам достойных отцов и "любимых сыновей" будто пробежала рябь.

Вождь сказал коротко и сухо:

— Извольте отправиться в кордергарию Дома Семьи и ожидать там.

— Но, мой вождь… — залепетал Суарес. — Здесь особый случай!

— Выполняйте!

Лобанов напряженно следил за разговором хмельного офицера с Вождем. Психика старшего сына не была экранирована, и там, в пьяной кутерьме мыслей, различал Валентин что-то щемяще знакомое; долгожданный силуэт все яснее проступал сквозь красочную и словесную муть… Уве! Этот человек видел Уве Бьернсона!

Валентин приблизился к Вождю и спросил:

— Нельзя ли мне переговорить с ним?

Подвыпивший офицер, сразу отстав от свиты, являл своим видом полную растерянность; к нему угрожающей походкой силача направлялся верзила-гвардеец…

— У нас есть устав, — угрюмо ответил Вотан. — Старший сын нарушил хартию, обратился к нам не по форме.

Магриби вкрадчиво добавил:

— Мы не можем идти на послабление, даже ради… ради…

Лобанов мог бы в одно мгновение

расшвырять нажимом кокона всю эту свору, одуревшую от уставов и хартий, догнать черноусого парня, но… Так трудно наладить контакт, и так легко закрыть всю дальнейшую программу общения с «Землей-прим». Да, может быть, он и нашел бы Уве… хотя шансы на то, что Бьернсон жив, исчезающе малы… может быть, и нашел бы, но какой ценой?! Нет. Землянин не должен оставлять трупы…

— Изволили надраться, Мигель? Так идите похмелитесь!

Суарес, до сих пор чувствовавший себя виновато и подавленно, вдруг вскинулся, гордо поднял голову:

— А почему это Вы мне делаете выговор, брат Зилле?! У нас равная степень родства, и я не позволю…

— Позволишь, пьяница!

— Пошел вон, хам!

— Молчать! — гаркнул гвардеец и ударил Суареса по лицу перчаткой.

XV

Мастерская была велика, точно вокзал или ангар, и столь же холодна: никакие установки не могли насытить теплом эти необъятные, сплошь застекленные залы… Прозрачный потолок регулярно очищали от снега; и сейчас там ходил кто-то по металлической дорожке, на обе стороны взмахивая метлой; не иначе как принимал трудотерапию спасенный трутень.

В первые минуты Валентину показалось, что белые и грязно-серые громады в ажурной упаковке лесов, в окружении копошащихся синих фигурок — это строящиеся космические корабли. Но разведчик тут же сообразил, что перед ним скульптуры. Рядом с каждым колоссом стоит его прототип, размером в человеческий рост или меньше, и люди в синих испачканных халатах — нормальные мужчины и женщины, нисколько не похожие на трутней, — карабкаясь по лесам, сваривают чудовищные причудливые каркасы, а затем вылепливают на них из вязкого вещества объемы незрячих голов, грудей, мышц…

Готовые или близкие к готовности статуи были изрядно похожи друг на друга: вдохновенные красавцы с переразвитой мускулатурой, толстыми шеями и выпяченными подбородками замахивались гигантскими молотами, вонзали в почву плуги, протягивали ручищи к подразумеваемым звездам. Женщины были не более изящны: одна великанша баюкала толстозадого младенца, другая стояла со снопом колосьев, третья, самая свирепая, держала щит и меч. На большой площадке увидел Валентин полчище статуй Безымянного: бюсты, полуфигуры, изображения во весь рост. Одни скульптуры ненамного превосходили натуральную величину, другие уместились бы не на каждой городской площади, но сходство между всеми было почти что полным, разве что варьировалось положение правой руки: ваятель то закладывал ее за борт мундира, то заставлял простираться вперед, то прятал в карман брюк.

У скульпторов и рабочих не было никаких защитных «скачущих» полей: Лобанов ощущал их сосредоточенность, желание как можно лучше выполнить работу… Не было вдохновения, творческого азарта; однако никто не чувствовал себя особо угнетенным. Налаженная фабричная работа. Бунтари смирились. Все довольны тем, что сыты, обогреты и при деле.

Потом Лобанов смотрел живопись, бесконечно множащиеся, писанные с унылой фотографической дотошностью лица — жизнерадостные, румяные, улыбчивые… На картинах царила та же болезнь, что и в отделении скульптуры: стремление выдать сущее за должное, самим себе внушить, что жизнь лубочно проста и безмятежна… Вот солдаты клана в дозоре, чеканные профили на фоне вьюги: вот исторические сцены — освоение Вальхаллы… Обветренные молодцы ставят веху — здесь будет Асгард… Скромная квартира, конспиративно притушенный свет. Безымянный Вождь в ораторском порыве, ему жадно внимают офицеры и штатские за чайным столом…