ДМТ — Молекула духа
Шрифт:
Бен был крепким парнем — его волосы были очень коротко подстрижены, у него было мускулистое телосложение, и очень прямолинейные манеры. Он постоянно искал новизны и перемен, поэтому не удивительно то, что в своем письменном заявлении о том, почему он хотел участвовать в исследовании, проводимом в Нью-Мехико, он написал: «я — исследователь, и я считаю, что это будет интересный опыт».
Как и в случае с Дмитрием, у Бена была мощная не-слепая сессия с маленькой дозой ДМТ. Его высокая чувствительность к ДМТ предупредила нас о том, что следующий день, скорее всего, станет самым значительным психоделическим опытом
Хотя на следующий день Бен немного нервничал, он не мог дождаться начала сессии с не-слепой максимальной дозой. Я готовил его дольше, чем обычно, советуя ему расслабиться и глубоко дышать, когда ДМТ будет поступать в организм.
«Ты можешь вдохнуть, и это будет последним, что ты запомнишь. Возможно, ты даже не заметишь, как выдыхаешь. Это значит, что ты попал туда».
Когда я вводил вещество, Бен старался глубоко дышать. Потом, когда он попал под воздействие вещества, его дыхание выровнялось. Было видно, как в его груди бьется сердце. Примерно через три минуты на его шее появилась крапивница. Это и раньше происходило с теми добровольцами, которые потом рассказывали наиболее интересные истории.
Через 8 минут у него произошли судороги, и он прочистил горло.
Пришло время попробовать вернуть его на землю. «Сейчас мы накроем тебя одеялом. Если сможешь, попробуй глубоко дышать, чтобы снизить напряжение».
Его дыхание замедлилось и он начал успокаиваться. На его лице была большая улыбка. Он молчал 36 минут, дольше, чем другие наши добровольцы, пока я не решил разговорить его.
Все началось со звука. Это был высокий звук, как звук туго натянутой проволоки.
Их было четверо или пятеро. Они быстро окружили меня. Как бы нелепо это не звучало, они выглядели как кактус цереус, очень перуанской раскраски. Это были гибкие, текучие кактусы геометрической формы. Они не были плотными. Они не были ни дружелюбными, ни враждебными. Они исследовали, по настоящему исследовали. Казалось, что они знают, что время ограничено. Они хотели знать что делал я, появившееся существо. Я не ответил. Они знали. Как только они решили, что со мной все в порядке, они занялись своими делами.
Его безжизненные глаза смотрели в потолок. Казалось, что он не может понять то, что только что с ним произошло.
«Я знаю. Тебе кажется, что это звучит невероятно. Нам тоже так кажется, но такое бывает».
Медленно, как будто он не был уверен в том, что хочет это нам рассказывать, он продолжил:
Я почувствовал, что что-то вставляют мне в левое предплечье, прямо сюда, тремя дюймами ниже татуировки на моем запястье. Это было длинным. Меня никто не уговаривал. Они просто делали свое дело.
Лора спросила: «ты боялся?»
Может быть, только в начале, когда мое эго отмели в сторону. Когда они были вокруг меня, я испытывал скорее смущение, чем страх. Что-то вроде — эй, что это?! А потом появились они. У меня не было времени сказать — эй, кто вы такие, ребята? Ну-ка покажите документы!
Существует удивительная слаженность в рассказах добровольцев о контакте с нематериальными существами. Звук и вибрация нарастают до тех пор, пока место действия резко не перемещается в «инопланетную» сферу.
Их «работой» является анализ, осмотр, исследование или даже изменения разума и тела добровольца. Иногда они начинали с анализов, и если результаты были удовлетворительными, они переходили к дальнейшему взаимодействию. Они также общались с добровольцами, стремясь передать информацию посредством жестов, телепатии или визуальных образов. Цель контакта была неясна, но некоторые объекты полагали, что дружелюбные существа старались улучшить нас как расу, или улучшить некоторых отдельных представителей.
Я был удивлен и поставлен в тупик размахом и странной природой этих рассказов. Мои резкие и краткие ответы на вопросы добровольцев в этой главе полностью отражают мое недоумение. Сначала я старался избегать подвохов, связанных с объяснением ситуации, как ради себя, так и ради объектов исследования. Но через какое-то время нам всем понадобилось найти смысл подобных сессий.
В качестве психиатра, занимающегося клиническими исследованиями, я считал, что регулярность и слаженность этих рассказов, и твердое ощущение реальности происходящего, имеют биологическое объяснение. Мы активировали определенные жестко смонтированные участки мозга, вызывающие образы видений и чувств. А как иначе столь многие люди могли рассказать о схожих видениях: насекомообразных, похожих на рептилий существах?
Я был уверен в том, что эти ощущения были галлюцинациями, хотя и очень сложными, простым результатом деятельности мозга, вызванным «галлюциногенным» веществом. Это было сном наяву. Глазные яблоки некоторых добровольцев шевелились во время сессий с максимальной дозой ДМТ, что напомнило мне о фазе быстрого сна, в которой снятся сны. Возможно, ДМТ вызывал сны наяву.
Но объекты исследования упорно сопротивлялись биологическому объяснению, потому что такие объяснения снижали значимость, связность и неоспоримость их встреч. Как можно было верить в то, что существовали участки мозговой ткани, при активизации которых возникали встречи с существами, эксперименты и перепрограммирование? Гипотеза о том, что это был сон наяву, также не удовлетворяла потребности добровольцев в разумном объяснении, которое соответствовало их опыту. Многие начинали свои рассказы со слов «Это был не сон», или «Я не мог бы такое придумать, даже если бы захотел».
На более абстрактном уровне я попробовал психологическое объяснение. То есть, эти видения символизировали что-то еще: желания, страхи или неразрешенные конфликты. Но это «символическое» объяснение также не было успешным. Даже самые вольные интерпретации проваливались. Как может подобный опыт отразить неосознанные психологические проблемы, такие, как агрессивные или подавленные желания?
У некоторых добровольцев потребность в объяснении наиболее странных сессий была выражена почти академически: «Это всего лишь вещество».