Дневник (1887-1910)
Шрифт:
* - Ваш последний рассказ мне не нравится.
Он отвечает:
– А мне, мне лично не нравится ваша откровенность - неуместная и самого дурного вкуса.
* Ноздри ее опадают, как страницы захлопнутой книги. По ее пергаментной коже пятнами проступает бледность, и она жалобно вскрикивает: "Ой, ой!", как ребенок, которого ни с того ни с сего ударили по пальцам линейкой. Молодая чета терпит ее сначала из прежних дружеских чувств, от которых уже почти ничего не осталось, потом из жалости, потом по обязанности, а потом просто не выносит. В первое время они говорили: "Мы должны ей все прощать. Она такая добрая!" Потом: "До чего же она нам надоела! Да где ее хваленые достоинства, скажите на милость?"
* Жеманство мадемуазель Бланш, которая щеголяет в венках из васильков и полевых цветочков, как юная девица. Сначала над ней подсмеиваются, потом обзывают
16 февраля. Неприятное чувство от того, что прошел мимо скамейки, где сидят люди. И в самом деле, сидящий на скамье чувствует себя неуязвимым. Он может разглядывать прохожих, может преспокойно смеяться над ними, может делать по их адресу любые замечания. Он-то отлично знает, что прохожим всего этого не дано, не могут же они, в самом деле, останавливаться, глазеть и высмеивать сидящих.
19 февраля. Женщина, величественно и высокомерно исповедующая свою добродетель.
20 февраля. Искательный взгляд, которым актер обводит все вокруг, даже когда он серьезно озабочен, - лишь бы убедиться, что его заметили и узнали.
21 февраля. "Необходимо обладать широтой взглядов", - заявили мне вчера вечером, другими словами это, видимо, означает - делать вид, что все понимаешь, и быть существом универсальным, как "прислуга за все"; короче, быть таким, чтобы мамаши, имеющие дочек на выданье, вздыхали, глядя на вас: "Какое же у него разностороннее образование!" Широта взглядов и емкая совесть... Так и кажется, что речь идет о вместительных карманах, где заботливо и со всеми удобствами хранят всякую мелкую гадость.
* Тем хуже. Да, да! Музыка мне осточертела. Живопись, где она? А скульптура радует меня не больше, чем, скажем, восковой манекен в парикмахерской. Да что там! Манекен, тот хоть движется, кажется, что он живой. Он медленно вращается на винте, упрямо и методично поднимает и опускает парик, как председатель судебной палаты.
Могут сказать: все это потому, что вам не хватает одного чувства. Из психологии мне уже известно, что у меня их пять. Одним больше, одним меньше, не все ли равно: лишь бы у меня оставалось чувство здравого смысла.
* Иной раз критическая статья не любимого нами критика приводит к тому, что начинаешь любить раскритикованную им книгу.
* Право критика отрекаться от любых своих статей, а долг критика - не иметь никаких предубеждений.
22 февраля. Невыносимо, как разговор о "божественном Вергилии". Вот она, традиция, вся тут! Чти отца твоего, и матерь твою, и Вергилия.
1 марта. Он своего добьется, он в этом уверен, но не сразу, не молниеносно. В конце концов его имя займет свое место среди тысячи других вполне солидных имен. И слава его будет подобна не сразу вспыхивающему стогу соломы, а сырым дровам, долго-долго тлеющим в печи.
12 марта. Вчера вечером обед у Кола, мудреный обед, где крепкие напитки перемежались острыми блюдами; обед неосновательный, а на десерт спор о социализме, и тут господин Клеман, который жрал, не переставая, целых два часа подряд, показался мне жирным боровом, который раскидывает рылом шелудивых собак.
13 марта. Народу столь же полезно бояться войны, как отдельному индивидууму - смерти.
14 марта. Прочел "Потребность любви" Поля Алексиса. Новеллы тяжеловесные, бессодержательные, фраза бесцветная. Бог с ним, с этим господином. Он видит вещи, как близорукий, то есть хорошо видит вблизи всякую мелочь и полагает поэтому, что у него острый и верный глаз.
* Пьер начал ходить. Шагов десять он делает без посторонней помощи, потом шлепается на попку, хохочет и бежит, когда до маминых колен уже недалеко.
* Мы непрерывно и настойчиво проявляем свои пороки и все-таки успеваем презирать всех ближних.
17 марта. Я переживаю отвратительный период. Все книги мне противны. Я ничего не делаю. Больше чем когда-либо мне ясно, что я ни к чему не пригоден. Чувствую, что ничего не добьюсь, и строки, которые пишу, кажутся мне ребяческими, нелепыми, а главное, совершенно ненужными. Как выйти из этого? Остается одно - притворяться. Я запираюсь на целые часы, и все думают, что я работаю... Возможно, меня жалеют, кое-кто мной восхищается, а мне скучно, я зеваю, в глазах мелькают желтые отсветы, желтушные отсветы моей библиотеки. У меня жена - сильное, нежное, жизнерадостное существо, младенец, которого можно показывать на выставках, а я не способен наслаждаться всем этим. Я отлично знаю, что такое состояние души не может долго длиться. Вновь я обрету надежды, мужество, вновь сделаю над собой усилие... Если бы только эти признания
18 марта. Педант - это тот, кто страдает несварением ума.
* Люди обычно стараются повыгоднее помещать свои похвалы, как помещают деньги, - с расчетом на проценты.
* Целыми часами он копается во Флобере, ищет блох и ляпсусов и в конце концов решает, что "Флобер был вовсе не такой уж великий писатель".
21 марта. Еще не научившись наблюдать, он уже полюбил все грандиозное и напыщенное.
4 апреля. Вчера мадемуазель Бланш принесла от мадам пасхальное яйцо в виде маленькой, расшитой шелками не то сумочки, не то корзиночки, наполненной до завязок конфетами от Фуке. Скажет слово и посмотрит в мою сторону. В течение двух последних недель она нас видела во сне четыре раза, особенно меня. Один раз я наговорил ей глупостей. Другой раз был с ней очаровательно мил. Она просит у меня книгу, журнал "Меркюр". Я не отвечаю или отвечаю грубо. Все это невыносимо и мучительно. Люди, которые не хотят вас понять, только напрасно себя терзают. Мне хотелось бы сказать ей что-нибудь приятное, а на язык наворачиваются лишь шутки весьма дурного тона, например, о ее облысевшем лбе или о гнойном прыще у рта. Я стараюсь проглотить свои шутки, как кусок сала, который никак не лезет в глотку. Маринетта хохочет. Мадам Б..., желая мне угодить, не без коварства сыплет остротами, которые так же похожи на настоящие остроты, как осколок стекла на бриллиант. Пусть не воображают, что быть добрым ; так уж легко. И в продолжение всего этого скучнейшего вечера мадемуазель Бланш улыбается невпопад, прислушивается, - не сказал ли я чего-нибудь?
– цедит фразы, как и подобает хорошо воспитанной гувернантке, - о желудочных болезнях, о том, что жиры плохо перевариваются, о белом мясе, которое, что бы ни говорили, ничуть не лучше для пищеварения, чем обычное мясо; дает советы насчет режима питания; и хотя я совсем забился в кресло, сунул руки в карманы и сижу застегнутый на все пуговицы с благородным и холодным видом богача средней руки, у которого нищий клянчит копейку, я все равно чувствую, как два искательных глаза старой барышни шарят по моему лицу, два ее о чем-то умоляющих глаза. Я опускаю глаза, закрываю их, но вижу ее суетливые движения, как будто сквозь плотный слой воды. Это и нелепо и горестно. Я сержусь на себя. Обзываю себя бессердечным, жалким субъектом, но ничего не могу с собой поделать, и еще раз убеждаюсь, что мы прощаем лишь того, кого нам выгодно простить. И на черную доску человеческих подлостей я заношу еще одно очко в пользу сатаны.
9 апреля. Прочесть "Фанни" Фейдо, единственное, что у него стоит прочесть.
В "Фанни" есть лишь один оригинальный мотив: любовник восхищается мужем.
* В двадцать шесть лет так стремишься ко всему новому и так опасаешься впасть в повторения, что никогда не прибегаешь к своим записям.
* Двадцатилетний юноша, влюбленный в сорокалетнюю женщину, на каждом шагу твердит ей: "Я люблю вас, как отец!" Эта фраза звучит возвышенно и гротескно. Вставить ее в пьесу - и весь зал будет хохотать до упаду.
11 апреля. Написать книгу "Нигилизм". Рассказать в экспериментальном стиле, то есть привлекая сравнения из обыденной жизни, по параграфам современную философию, показать мышление, мало-помалу обращающееся само на себя, ставящее проблемы познания с той заинтересованностью, с какой буржуа обделывает свои делишки, а там понемногу прийти к Кантовой критике чистого разума, отбросив его мораль, как нечто слишком преднамеренное и искусственное. Словом, сделать книгу, которая относилась бы к истории современной мысли, как относится какой-нибудь роман Золя к его натуралистическим теориям. Приложить философию к жизни.