Дневник Кости Рябцева
Шрифт:
— Тетенька, позвольте вам помочь!
— А ты кто такой?
— Нас из города экскурсия приехала.
— Ученики, што ли?
— Ученики!
— Тут летысь в Перхушково тоже ученики приезжали, энти какие-то землемерные. Так у тетки Арины сундучок утащили с бельем.
— Мы не жулики.
— А кто вас знает, какеи вы такеи. Ты бы шел, што ль, не мешал.
— А ты, тетка, в чертей веришь?
Тут она встала, очистила руки от земли да как заорет:
— Петра-а-а!.. Петра!
И тут из-за плетня вылезает мужичонка, и в руке у него вилы, и идет прямо к нам. А баба говорит:
— Вот тут какой-то, из учеников, к чаму-то про чертей завел…
Тут
— Да нет, совсем не про чертей, я могу вам про электрификацию рассказать и про радио, а потом помочь могу… в чем-нибудь.
— Ага, смычка, значит, — отвечает мужичонка. — Ну-к-што, это ничего, это мы не против, ежели к делу. Только ты, милок, приходил бы в воскресенье: у нас по воскресеньям народ слободней.
Так я с этого двора и пошел ни с чем. Иду задами, везде на огородах копаются бабы и ребятишки. Как вдруг на меня налетает лохматая собака и начинает мотаться около меня со страшным лаем. Я, как обыкновенно в таких случаях, сделал вид, будто хочу поднять с земли камень, но она не унялась, наоборот, за ней вылетело еще несколько штук, и все на меня. А я еще слыхал, что в случае — собака, нужно на нее помочиться, и она отстанет. А как их было много, я стал изо всей силы вертеться и мочиться во все стороны, стараясь попадать на собак.
— Ето што же теперича — смычка? — спрашивает голос сзади меня, и вижу — тот же мужичонка с вилами.
Он прогнал собак, а я пошел дальше. Но не успел пройти двух дворов, как собаки опять налетели, и одна из них цапнула меня за штанину. Тут я обозлился, вырвал из плетня кол и начал отбиваться. Слышу голос:
— Брось палку, брось, тебе говорят, — разорвут.
Я бросил кол, идет какой-то мужик, спрашивает:
— Тебе чего?
— Я вашу деревню обследовать пришел.
— Тут, на задах, неча обследовать, — отвечает мужик, — ходют, обследствуют… Ты чего плетень-то ломаешь, не ты городил — не тебе и ломать.
И вдруг из кустарника высовывается баба и кричит:
— Пошел, пошел, мазепа! Ходют тут, того гляди, как сундучок у тетки Арины, у перхушковской… Ванька!.. Ванька!.. — закричала она вдруг неистово. — Гусешат-то сосчитай, гусеша-ат…
Насилу я удрал из деревни на большую дорогу. У других ребят вышло тоже в этом роде, а двоих из наших ребят с рулеткой чуть было не поколотили за то, что они хотели произвести обмер.
Со мной опять, кажется, начинается то же, что было зимой, но уже не по моей вине. Кроме того, я отношусь теперь к этому сознательнее, чем зимой: ввиду, во-первых, случая с Линой, а во-вторых, потому что, судя по бумаге, свистнутой мною в СПОНе, за кое-какие вещи бывают наказания. Самое плохое то, что Никпетож уехал в отпуск. Юшке Громову в этих вопросах я верить не могу, больше мне посоветоваться не с кем, потому что я совершенно одинок. Дело вот в чем. Это уже продолжается несколько дней.
Юшкина сестра Мария затеяла ставить спектакль — «Предложение» Чехова, и в этом спектакле я должен играть роль жениха, а Мария — невесты. Пьеса эта несовременная и довольно бузоватая, про помещиков, но я согласился, потому что вообще хочу попробовать себя как артиста. По роли мне нужно поцеловаться с Марией. На репетиции я ее облапил и поцеловал, а она говорит:
— Фу, всю обслюнявил… Да ты разве не умеешь целоваться?
Тут было человек пять, они все захохотали, а Юшка Громов кричит:
— А-а-а!.. Покраснел, покраснел!..
Я обозлился и сказал, что в спектакле не буду участвовать и сейчас же ухожу домой. Тут все меня
— Ты что, маленький, что ли, сволочь эдакая? Или все больше в кулачок говоришь? Разве не видишь, что Мария к тебе лезет?
Я сразу и не понял, что он хотел сказать, но тут налетела Мария, пихнула Юшку так, что он отлетел, а сама шепчет:
— Чудак ты какой, Костя! Ведь это не беда, что ты не умеешь, я тебя научу. Хочешь, хочешь? Приходи вечером к нам в сад.
А у них есть маленький садик за домом. Я подумал и остался, — все равно время остается достаточно.
А вечером прихожу я к ним в сад. Мария уже там, и на ней платье прозрачное и короткая юбка. Она сейчас же прижалась ко мне и говорит:
— Ну, ты прежде всего не слюнявься, а сожми губы и прижмись губами к моей щеке.
Но я нарочно поцеловал ее не в щеку, а в нос; она шепчет: «Дурак, не сюда», — а я все-таки успел заметить, что у ней на носу образовалась промоина. Потом она стала учить меня целоваться в губы, но это было не очень приятно, потому что зубы у нее коричневые и от нее, кроме духов, несет табаком. И правда, она так и содит папироску за папироской. Потом она стала заводить меня в темный угол, посадила на какую-то скамейку, а сама села мне на колени. Но тут я почувствовал, что пахнет очень сильно какой-то псиной, и я говорю:
— Тьфу, куда это мы сели, здесь запах поганый?
А она меня облапила и шепчет прямо в ухо:
— Это ничего: здесь кошачьи шкурки отцовские развешаны, ты не обращай внимания.
А как тут не обращать внимания, когда словно в помойной яме сидишь или даже еще хуже! Я насилу ее спихнул и ушел, но она не обиделась.
Я с тех пор был у нее еще несколько раз. Все целовались, словно маленькие. Приятного мало.
Но все бы это ничего, если бы после каждого такого случая не было бы ф-ф-п-п! Этим я очень мучаюсь, и особенно когда вспоминаю про бумагу из СПОНа.
Алешка Чикин живет теперь у Зин-Палны и совершенно изменился. Конечно, пока он якшался с беспризорниками, он сильно отстал и ему придется оставаться на второй год в третьей группе, он худой, бледный и все молчит.
Зин-Пална выхлопотала его матери какое-то пособие из комхоза, старуха приходила благодарить и хотела кланяться Зин-Палне в ноги, чем Зин-Пална была страшно возмущена. С Алешкой я пытался несколько раз заговорить, но он больше бурчит себе под нос, чем говорит.
Третьего дня мы ездили в экскурсию с Елникиткой. В общем, экскурсия была по естественной, но вышло так, что пришлось коснуться и обществоведения, а по обществоведению Елникитка ничего не понимает, а из этого вышел инцидент.
Поехала нас почти вся третья группа (теперь четвертая) и еще кое-кто из второй. Тут по дороге были всякие любовные дела: например, Володька Шмерц всю дорогу простоял с Нинкой Фрадкиной на площадке вагона. Ребята нарочно ходили мимо, будто в уборную; как один выйдет — сейчас же другой. Володька, конечно, злился, да ему и поделом: шьется со всеми девчатами подряд и любезничает, словно Гарри Ллойд. Нинка на нас фыркала, а нам только этого и надо было. Потом Елникитка говорит, чтобы мы пели, потому что в экскурсиях всегда поют. Мы спросили, что петь, она говорит: «Слети к нам, тихий вечер…» Мы и затянули, да еще такую дурацкую песню. Пришел кондуктор, подозрительно посмотрел, да и говорит: «А я думал, что это тормоз лопнул». Вообще было весело ехать.