Дневник мертвеца
Шрифт:
Когда исчезла связь, общество стало стремительно разваливаться на части; оно атомизировались и распадалось на все уменьшавшиеся фрагменты, пока люди не оказались тем, чем, наверное, всегда были по своей природе - беспомощными одиночками в крайне враждебной среде. Я мог бы употребить слово "деградация", но оно предполагает длительность; здесь же имел место стремительный, почти мгновенный распад. Власти, полиция и правила игры исчезли; все стали чужими друг другу. В качестве главного всеобщего мотива выступал страх: рефлекторный, неосознаваемый ужас, действующий на уровне инстинктов. Никто никому не помогал; люди приносили в жертву и бросали на произвол судьбы слабых: детей, раненых, женщин, стариков. Это даже можно понять - если свои погибли, а вокруг остались одни чужаки, зачем спасать их, рискуя собственной жизнью? Разумеется, нет правил без исключений. Я видел примеры поистине героического самопожертвования, даже при своей немногочисленности способные искупить и оправдать весь человеческий род; но они же лишь подчеркивали постыдность и низость массово совершавшихся поступков.
Я не знаю, что стало с так называемыми "сильными мира сего"; возможно, некоторые вместе с семьями сумели спастись в специально приготовленных бункерах. Но все же, будучи очевидцем этой чудовищной драмы, я думаю, что большинство из них находятся сейчас вместе со своим народом - на улицах и площадях, в парках и скверах; они стоят там, выпучив мертвые глаза, или с глухим ворчанием бездумно бродят кругами, натыкаясь друг на друга. В моих словах нет ненависти или злорадства - лишь признание того, что катастрофа уравняла всех, в одинаковой мере отняв шансы на спасение у простых людей и у обличенных властью.
Когда спустя месяцы смертельное безумие и анархия первых дней уступила место шаткой стабильности, - я называю стабильностью состояние, когда люди привыкают к безумию и анархии, - обнаружилась странная вещь. Общественная структура, эта огромная иерархическая пирамида, создававшаяся едва ли не веками, словно перевернулась с ног наголову. Те, кто всегда были наверху, исчезли, мгновенно смытые кровавой рекой перемен; преимущество же в новых условиях получили подонки общества, традиционно презираемые парии: бродяги, бежавшие из тюрем преступники, маргинальные одиночки. Они привыкли выживать, почти не пользуясь услугами цивилизации; и вот теперь, когда эти услуги исчезли, похоронив тех, кто не мог без них жить, новые "лучшие люди" невольно оказались авангардом уцелевших остатков человечества. Я пишу без всякого раздражения или язвительности по отношению к ним, это просто констатация факта. Именно такие люди обладали наилучшими задатками для выживания и последующего доминирования, и они, с разной степенью успеха, постарались реализовать открывшиеся возможности. Им на руку сыграло и то, что в момент начала эпидемии многие из них находились в тюрьмах, которые мало чем отличаются от крепостей; это позволило им отсидеться в безопасности в самые сложные дни. То же относится к военным - к тем из них, кого эпидемия застала в закрытых гарнизонах и бункерах.
Во множестве фильмов, посвященных подробному смакованию разнообразных гипотетических катастроф, военным отводилась заметная роль. Сначала плохие, негодные военные ведут себя как идиоты и проваливают миссию спасения; потом за дело берутся правильные военные, обычно возглавляемые президентом - и триумфально спасают мир. Схема настолько привычная, что, я, признаюсь, первое время подсознательно надеялся, что придет армия и всех нас спасет. Увы, в реальности армию настиг тот же распад, что и прочие силовые структуры. В первые дни я видел несколько предположительно военных самолетов и вертолетов, они пролетали высоко в небе и стремительно скрывались из глаз. Кто управлял ими, какова была их цель - незвестно.
Один раз я видел военных в деле, когда шел в колонне беженцев из города. На дорогу перед нами выехали несколько бронетранспортеров; люди с плачем бросились им навстречу, надеясь на спасение. Вместо этого они получили поток свинца: башни повернулись, на колонну направили несколько крупнокалиберных пулеметов и открыли огонь. Началась паника, толпа стала разбегаться; крича, люди бежали во все стороны и затаптывали упавших и раненых. Я мчался вместе со всеми, не чувствуя под собой ног; инстинкты - вот что наилучшим образом управляет человеком в подобных экстремальных ситуациях. Уже потом, прячась в подвале брошенного дома, я пытался представить, что могло заставить военных стрелять в ищущих спасения безоружных людей. Разумеется, я не знаю их истинных мотивов; я даже не знаю, к какому из многочисленных силовых ведомств относились бронетранспортеры и их экипажи; но думаю, ими просто овладел царящий повсюду страх. Может быть, они приняли колонну беженцев за толпу инфицированных.
Позже, когда я бродил повсюду, как безумный, в поисках своей семьи, мне приходилось сталкиваться с косвенными свидетельствами активности военных: бывая на окраине города, я несколько раз слышал сильную стрельбу. Я не большой знаток оружия и даже не знаю, откуда доносились выстрелы, потому что в городе звук отражается от домов и точное направление определить невозможно; но мне показалось, что бой велся с применением тяжелой артиллерии; оглушающие взрывы были слышны очень отчетливо. Я до сих пор не знаю, кто, где и в кого тогда стрелял.
Еще одним доказательством участия военных были попадавшиеся мне и другим многочисленные зомби в полевой форме. Очевидно, власти бросили армейские части в самую гущу заварухи, сильно переоценив их возможности в преодолении кризиса. Положительный момент заключался в том, что в открытом доступе - если не считать преграды в виде тысяч слоняющихся повсюду зомби - оказалось большое количество брошенного оружия, иногда довольно серьезного. Это существенно увеличило шансы выживших людей.
Вопреки созданным фильмами-катастрофами стереотипам, было невозможно пользоваться бесхозной военной техникой: танками, бронетраспортерами и прочим, равно как и любыми другими транспортными средствами. Дело даже не в недостатке бензина, причина очевидна для любого выжившего читателя - из-за разбитых машин, поваленных деревьев, фонарных столбов, лежащих повсюду трупов и гор мусора дороги стали абсолютно непроезжими. Пожалуй, можно было бы попытаться использовать танк, да и то не везде. Позднее, когда стало чуть поспокойнее, естественным средством для преодоления больших расстояний казался велосипед - еще попадались исправные экземпляры; но и с этим все оказалось не просто. Однажды я своими глазами видел, как зомби поймали человека на велосипеде. Он был вооружен: на спине висело ружье, из притороченной к багажнику сумки торчал топор. Они заметили его и бросились наперерез, их было около полудюжины. Он тоже увидел их и, очевидно, понял, что не успеет остановиться, соскочить с велосипеда и взять в руки оружие. Он отчаянно крутил педали, но они все равно догнали его. Как известно, при виде добычи зомби способны на короткие периоды поразительной активности; в такие моменты они могут бегать очень быстро. В другое время от этой сцены у меня перехватило бы дыхание, но душа моя давно зачерствела; я насмотрелся на такие ужасы, что гибель человека меня почти не тронула. Я лишь отметил про себя, что езда на велосипеде опасна и непрактична. Помочь ему я не мог, потому что привлек бы внимание еще примерно сотни ходячих мертвецов, что привело бы к моему быстрому, бесславному, и главное, бесполезному концу. После этого случая я никогда не садился на велосипед. Как и другие, я передвигался только пешком, держа оружие наготове, все время оглядываясь и прислушиваясь к каждому звуку.
II.
Лето я встретил в пригороде, но не там, где прежде была моя дача, а в другом районе, немного западнее и южнее. Я не мог оставаться в месте, где буквально все напоминало о моей потере. Выбор, куда отправиться, был сделан почти случайно. Сгоревшая дача осталась на севере; восток я почему-то никогда не любил; путь назад в город был исключен, при этом уходить от него в соседние области тоже не хотелось - пугала полная неизвестность относительно того, что там происходит. Оставались западные пригороды. В прежнем мире это направление считалось самым респектабельным, там проживала верхушка общества: миллионеры, представители властной элиты и им подобная публика. Последний раз я бывал в тех местах очень давно, будучи еще ребенком. В стране тогда правили коммунисты; собственно, именно их руководители облюбовали это направление для своих госдач. На одной из них я и проводил лучшие дни своего безмятежного детства. Теперь я подумал, что было бы неплохо увидеть вновь милые моему сердцу места; узнать, во что они превратились сейчас, во времена столь жестоких перемен.
Дорога, которая прежде заняла бы у меня минут сорок езды на машине, потребовала почти полутора месяцев пути. Я шел пешком; все мое имущество было при мне, уложенное в небольшой туристический рюкзак. Это были самые необходимые для выживания вещи: армейский сухой паек, консервы, фляга с водой, сухой спирт, подобранная где-то аптечка автомобилиста, фонарик с ручным приводом, таблетки для обеззараживания воды, спички, карты, оптический прицел, компас и тому подобные, пользующиеся в наше время чрезвычайной популярностью вещи. Из оружия, которым я к тому времени располагал, я взял с собой автомат с пристегивающимся штык-ножом - весьма удачное решение; пистолет; запас патронов к ним; саперную лопатку, являвшуюся одновременно топором и пилой; и несколько ручных осколочных гранат. К сожалению, пришлось бросить много других полезных вещей: стреляющее дробью штурмовое ружье, нарезной карабин, охотничьи ружья, ручной пулемет, снайперскую винтовку, коллекцию монструозного вида охотничьих ножей и топоров, а также несколько ящиков с гранатами и один с одноразовыми гранатометами. Я собрал эти сокровища за время многочисленных вылазок по окрестностям. Мысль о том, что в моем распоряжении столь серьезный арсенал, согревала меня и придавала подобие чувства уверенности в завтрашнем дне. Как мне ни было жаль, но я, увы, не мог взять все хозяйство с собой. Пришлось искать компромисс и брать в дорогу лишь то, что, вероятно, окажется наиболее полезным и что я буду в состоянии долгое время нести на себе. Остальное я завернул в брезент и закопал в лесу, в одному мне известном месте - на случай, если по каким-то причинам мне пришлось бы вернуться назад.
Вся моя одежда была на мне, теплые вещи я выбросил. Во-первых, они давно этого заслуживали, ибо превратились в грязные лохмотья; а во-вторых, как я рассуждал - к грядущей зиме, если мне суждено до нее дожить, я где-нибудь найду себе новые.
Такой подход характерен для переживших катастрофу. Не было возможности что-то создавать, выращивать, чинить, конструировать - все усилия подчинились бегству от смерти. Все, в чем нуждались выжившие люди, они находили: одежду, еду, бензин, оружие, патроны, лекарства - вообще все. Для этого совершались вылазки к бывшим магазинам и складам - теперь они представляли собой мертвые обветшалые здания с выбитыми витринами и характерными признаками запустения. Иногда удавалось найти что-то полезное рядом с трупами погибших или прямо на них. И, наконец, нужную вещь можно было отнять у таких же выживших, если они оказывались слабее; нередко их при этом убивали. Горько признавать, но в наступившей новой эре знаменитый совет Христа: "Живите, аки птицы небесные, что не сеют и не жнут" получил непосредственное воплощение. Кажется, ему еще приписывали слова "завтрашний день сам о себе позаботится". Им не следовали буквально, но в переносном смысле уцелевшие люди жили именно так: горизонт планирования составлял день-два от силы. О том, что будет через неделю, не говоря уже о месяце, никто даже не думал. От этих мыслей становилось страшно, люди гнали их прочь.