Дневник наркомана
Шрифт:
ДОРОГАЯ БЕСПРЕДЕЛЬНАЯ ЛУ — Твори, что ты желаешь, да будет то Законом. Вы, убежден, простите меня, что я побеспокою вас письмом; но вы же знаете, насколько я чудаковат, а моя настоящая мания состоит в сборе информации о психологии людей, пытающихся продвинуться духовно тем путем, о котором мы говорили, когда вы так очаровательно осветили, подобно заре, на днях мою студию.
Находите ли вы, в особенности, что есть какая-либо трудность в том, чтобы объявить привал? Если так, то, возможно, причина не в том, что вы слышите со всех сторон — особенно от людей достаточно невежественных в предмете, таких как журналисты, врачи и попугаи — дескать в действительности это сделать невозможно? Разумеется, я не сомневаюсь, что вы немедленно убьете любое такое "пагубное предположение" контр-предположением. Оно, исходя из опыта, основано на моем позитивном утверждении,
Однако, помимо этого, не находите ли вы, что жизнь «Героини» делает вас чересчур "внушаемой"?
Как вы знаете, я решительно возражаю против методов Куэ и Бодуина. Они просят нас умышленно отвергнуть свободную волю и очистить менталитет для полугипнотического состояния средневекового крестьянина; вернуться назад как "свинья, которую помыли для того, чтобы она вновь валялась в грязи", из которой нас вытащила эволюция.
А сейчас, молю вас, воздержитесь от вальса с Другом Героя и не позвольте Снеговикам повергнуть вас в состояние сознания, чересчур мечтательное и иллюзорное, чтобы сопротивляться воздействию любой навязчивой идеи, которая явит себя ему с достаточной силой. Оно слишком мертво, чтобы чувствовать желание сопротивляться, но при этом настолько восторженно, что его в состоянии пленить восхищение перед любой подкупающе сильной личностью.
Я буду очень рад услышать вашу точку зрения по этим вопросам; и, само собой, подтвердить мою теорию, что такие люди, как вы и Сэр Питер, могут использовать эти вещества с пользой для себя и остальных, без опасности стать рабами. Я учил себя и многих других останавливаться, благодаря Воле; но каждое дополнительное свидетельство о действии этих веществ представляет для меня в моей работе большую ценность, дабы уничтожить трусливое суеверие, благодаря которому мужчины и женщины неспособны правильно и грамотно использовать по своему желанию все, что сотворила природа. Мы же приручили, помимо прочего, дикую молнию; неужели мы убежим прочь от пакетика порошка?
Любовь — Закон, любовь подчиняется воле.
Мои наилучшие пожелания Сэру Питеру,
Всегда Ваш,
БЭЗИЛЬ КИНГ ЛАМ.
Сатирическая, насмешливая глупость — или же он воплощение дьявола, как об этом нам рассказывала Гретель? Злорадствует ли он? Я не выношу зверя — и я подумала — однажды — ладно, не обращайте внимания! Питер взял это письмо. Что угодно, что угодно, только бы отвлечь его ум от скуки! И пока у нас по-прежнему нет энергии что-либо делать, мы берем все, что приходит к нам, и хватаемся за это, как за соломинку. "Это правда, — сказал Петушок к моему изумлению, — и мы должны оказаться в состоянии рассказать ему то, чего мы достигли". Затем последовала продолжительная ссора, как и после любого другого подобного инцидента. Вполне естественно, с этой бесконечной бессонницей и отходом ко сну в неправильное время. Я ненавидела Питера (и Ц.Л.) еще больше, так как понимала, что он все время прав. Если Ц.Л. — Сатана, то тогда нам по силам посмеяться последними. Я порвала это дьявольское письмо в клочки. Питер вышел — я надеюсь, что он ушел убивать его. Я хотела затрепетать от радости — просто еще один раз — если бы даже мне пришлось из-за этого повеситься.
Наши часы остановились. Не имеет значения. Я могу позвонить Мэйбел в любое время, когда захочу. Может быть я сделаю это сейчас. Выпью маленькую бутылочку и сделаю…
Уже вечер. Петушок не возвратился. Вот когда он мне нужен больше всего! Я страшилась самой себя. Я уже совсем трезва, как стеклышко. Я подошла к зеркалу, чтобы снять мою шляпку. Я не знала, кто передо мной. Мое лицо сделалось бесплотным. Цвет со щек полностью сошел. Волосы стали сухими и безжизненными, и лезли целыми пучками. Я полагаю, что возможно больна. Я почти решилась послать за доктором. Но не отважилась. Какой ужас!..
Я должна собраться с силами и все записать.
Было около пяти часов, когда я добралась до Маунт Стрит. Если Мэйбел нет, тогда я могу подождать.
Дверь открыл незнакомец. Это испугало меня. Я почувствовала себя ужасно. Почему она сменила Картрайта? Я чуть не упала в обморок. Кажется, он мне что-то сказал?
В замешательстве я спросила: "Мисс Блэк дома?" Человек ответил так, словно отвечал на этот вопрос постоянно.
— Мисс Блэк умерла.
Что-то внутри меня вскрикнуло. "Но я должна встретиться с ней", — вскричала я, чувствуя, как земля неожиданно уходит у меня из-под ног.
— Я боюсь, что это невозможно, — сказал он, совершенно меня не понимая. — Ее похоронили вчера утром.
Так вот почему она не послала нам посылку с порошком! Я стояла, словно находилась в трансе. Я воспринимала его объяснения механически. Я не могла осмыслить то, что он говорил. Это была как пластинка, поставленная на граммофон.
— Она болела только два дня, — сказал человек. — Врачи называют это септической пневмонией.
Я предполагаю, что поблагодарила его, и автоматически ушла прочь. Я обнаружила себя дома, не понимая, как я сюда добралась. Что-то сказало мне, что настоящей причиной ее смерти был героин, хотя, в реальной действительности, септическая пневмония может случиться с каждым в любой момент. Я знавала двух или трех людей, тоже отправившихся из-за этого на тот свет.
Как говаривал мой дядя Джон, совесть нас всех сделала трусами.
Царь Лестригонов всегда утверждал, что пока у человека остаются эмоции по отношению к каким-либо вещам, любовь или страх или что-нибудь еще, то он не может смотреть на них корректно. Вот почему врач не будет лечить свою собственную семью, и я хладнокровно и ясно сознавала, словно утопающая, что как только идея о Г. проявляется в моем сознании, я начинаю впадать в истерику и приходить к самым идиотским заключениям. Героин сам наслаивается в моей жизни столь плотно, что все соприкасается с ним так или иначе.
Мое сознание одержимо мыслями о наркотике. Иногда это причудливый экстаз, иногда кошмарные опасения.
Раб этой жажды — не той,О которой пишу здесь ничтожно,Не той, что чернеет в мозгу от укусов,А в душе еще пуще разбитой!Не смеешь ты думать о худшем!По ту сторону беснования и клекотаАд физического желанияЛежит, в онемелом мозге,На краю времени и пространства,Бездна, неизмеренная, незапечатанная —Там ее призрачный лик!12 Сентября
Питер появился сразу же, как только я закончила писать этот отчет. Он казался гораздо более бодрым и держал в руках множество книг.
— Вот, — произнес он, вываливая все на кровать, — это освежит мою память в том случае, если у нас будут неприятности после прекращения приема. Я покажу господину Царю Лестригонов, что значит быть Пендрагоном.
Я сказала ему о Мэйбел. И тут произошла странная вещь. Вместо того, чтобы впасть в депрессию, мы ощутили поток загадочного возбуждения — сначала легкую дрожь, а затем энергия начала бушевать и реветь в каждой нервной клетке. Будто мысль о ее смерти оживила нас. Впервые он меня обнял — за многие недели или месяцы? Его горячее дыхание обвилось как змея вокруг моего уха, и вспушило мои волосы словно электрическая машина. С ужасающей напряженностью его голос, содрогаясь от страсти, загрохотал словами интоксикации:
Оля! золотая блеснаВ крючках бесконечной боли,Роковая, фанатичная подругаОтравленного тела и мозга!Оля! Имя, что глядит с ухмылкойРаспутного томления и мошенничества,Шепчет в бесноватые ушиСекретное заклинание своего рабства.Комната поплыла перед моими глазами. Мы были окутаны по спирали темно-голубым дымом, взрывающимся в малиновых вспышках.
Он сжал меня с эпилептической яростью, и закружил в каком-то дикарском танце. Я интуитивно почувствовала, что у него тоже самое видение. Наши души растворились в одной; гигантском призраке, который поглотил нас.
Я прошипела сквозь зубы следующие строчки, чувствуя себя огнедышащим драконом.
Омерзение и в самом деле сильно,А соблазн еще сильнее,Раскачивает на качелях тлеющей кадильницыдым чувств одуряющего запаха!Нам не хватало дыхания. Мой мальчик сел на край кровати. Я подползла к нему сзади. Я разметала свои волосы по его лицу и погрузила свои ногти в его скальп.
Мы жили героиновой жизнью, жизнью мира души. Мы идентифицировали себя с героями поэмы. Он был поэтом, обвитым маковыми головками, ядовитым маком, развратившим его кровь, а я была фантомом его делириума, гнусным вампиром, что овладел им.