Дневник наркомана
Шрифт:
Два или три раза он стрелял, и сейчас я вижу, как он спускается к озеру. Я должна спрятать эту книгу, и поэтому пойду в гараж и спрячу ее там до утра.
Келетиел сказала мне, что это критическая ночь. Я должна забраться в большую машину под чехол. Он не будет меня там искать и ангелы останутся на страже…
Все прошло хорошо. Я спала на сиденье машины. У меня был чудовищный кошмар, и я проснулась вся в холодном поту. Затем снова заснула. Я была с шестью ангелами, которые вознесли меня по воздуху к месту, которое я не должна описывать. Это великая и восхитительная тайна.
Ужасно, и одновременно волшебно
Это видение посвятило меня в самые изумительные и чудесные таинства.
Когда я проснулась, появилась Келетиел и сказала мне, что кризис миновал. Я содрогалась от холода и отправилась в дом за героином. Это единственная вещь, которая вопреки всему оставляет человека в тепле, невзирая на то, какая погода стоит на дворе. То, что держит тело в тепле — вспышка животной жизни, и когда человеку доводится попасть в абсолютно спиритуальную ситуацию, его тело становится холодным, как у трупа…
Случилась кошмарная вещь. Мы употребили уже весь героин, и едва оставалось сколько-нибудь кокаина. Я вспомнила, что пришила немного к моему белому платью, и пошла взять его. Оно лежало на полу в углу гостиной.
Платье было севшее, смятое и грязное, и все еще оставалось довольно мокрым. Я предполагаю, что возможно долго ходила под дождем, хотя ничего об этом не помню.
Весь героин промок. Ни грана сухого. Вошел Питер и застал меня плачущей. Он немедленно понял, что случилось. Его единственными словами было:
— Ты должна вернуться к МакКоллу.
Я едва ли была способна разозлиться. Мужчины слишком явно животные, чтобы понимать. Как я могла сделать такую вещь, осознавая, кто я была?
Питер отчаянно хотел немного Г.; и факт пропажи заставил его сходить с ума от желания.
Он поднял один из пакетиков и начал жевать.
— Хвала Всевышнему, — воскликнул он, — довольно горько на вкус. Должно быть в платье еще много.
Я дрожала и чувствовала слабость. Я подняла другой пакетик и положила его себе в рот. Питер обезумел и вцепился мне в волосы, и заставил меня разжать зубы с помощью указательного и большого пальцев. Я сопротивлялась, била его и кусалась; но он был слишком силен. Он вытащил пакетик и положил к себе в рот. Как только я села, он ударил меня по лицу.
Я чувствовала себя совершенно разбитой и вялой, и начала выть. Он поднял платье и пакетики и направился к выходу. В отчаянии я вцепилась в его лодыжки; но он одним ударом вырвался, и вышел из комнаты с одеждой.
Я была чересчур слабой, чтобы идти за ним, мне было больно, и мой нос кровоточил.
Но я все-таки достала немного Г., и помнила, кто я была. Это часть испытания. В любой момент я могла продемонстрировать свое великолепие, и он падет ниц к моим ногам и начнет боготворить меня. Помимо прочего, у него у самого превосходная судьба; как у Святого Иосифа — или еще с большей вероятностью он может оказаться Драконом, который попытается уничтожить меня и Мессию.
В моем положении настоящий Г. на самом деле не так уж необходим, как и пища. Достаточно духовной идеи. Это, полагаю, урок, который я должна выучить. Я полагалась на порошок как таковой. Сказано в Библии: "Ангелы пришли и ухаживали за ним". Мои ангелы принесут мне манну, которая кометой падет с небес.
Я в превосходном настроении. Как это возвышенно не зависеть больше от земных вещей! Появилась Келетиел и сказала мне пойти и пророчить Питеру, так что мне придется спрятать подальше свой дневник. Я должна все время думать о новом месте, иначе Питер найдет, где я его храню, или дед, рыскающий вокруг в своем астральном теле, заберет его прочь. Я была очень осторожна, когда писала; но он мог обнаружить какие-нибудь тайны и разрушить все.
Есть еще одна неприятность. Я могу ясно помнить только о духовных вещах. Материальный мир угасает. Будет настоящим бедствием, если я забуду, где его прячу.
Бэзил никогда не простит меня.
Я спрячу его в дымовую трубу, и тогда всегда смогу посмотреть, куда его положила…
Что самое ужасное, так это как медленно тянется время! С Г. или К., с ними обоими никогда не бывает ни одного скучного момента; без них часы, даже минуты — тяжкая обуза. Трудно читать или писать. Мои глаза не могут четко сфокусироваться. Они открыты для спиритуального мира, и не могут видеть что-то вне его. И еще тяжело контролировать руки. Я не могу четко выписывать буквы.
Ожидание несносно. Ждать, когда что-нибудь произойдет! Я не могу думать ни о чем, кроме Г. Все в моем теле неправильно. Болит нестерпимо. Даже одна единственная доза может все поправить.
Это заставляет меня забыть, кем я являюсь, и ту прекрасную работу, которая должна быть сделана. Я стала довольно слепа к спиритуальному миру. Келетиел так никогда больше и не появлялась. Я должна ждать, ждать, ждать Святого Духа; но это такое далекое, далекое воспоминание.
Были времена, когда я почти сомневалась в этом, и по-прежнему моя вера — то единственное, что мешает мне сойти с ума. Я не могу выдержать без Г.
Одинаковость страданий сблизила нас с Питером. Мы лежали рядом и смотрели друг на друга; но мы не могли касаться друг друга — кожа слишком болезненна. Мы оба нетерпеливы, настолько, что невозможно даже описать. Нас раздражает вид друг друга в таком состоянии, но мы не можем ничего сделать; постоянно поднимаемся с намерением сделать что-нибудь, но снова тут же садимся. Потом мы уже не можем сидеть, и нам приходится лечь. Но и лежа мы не отдыхаем; лежание раздражает нас еще больше, так что мы снова поднимаемся, и так далее, до бесконечности. Невозможно курить сигарету; через две или три затяжки она выпадет из пальцев. Единственная отдушина, которая у меня есть — это дневник. Он помогает мне писать о своих страданиях, и, кроме того, это важно для спиритуальной жизни. Бэзил должен получить эти записи и прочитать.
Впрочем, я не могу припомнить дат. Я даже не знаю, какой сейчас год. Листья в парке говорят мне, что сейчас осень, и ночи становятся длиннее. Ночь лучше, чем день; меньше раздражает. Мы не спали, конечно, мы впали в апатию и безразличие. Бэзил говорил мне однажды об этом. Он называл такое состояние темной ночью души. Человек должен пройти сквозь нее на пути к Великому Свету.
Дневной свет — пытка. Любое ощущение — орудие самой дьявольской боли. Нет плоти на наших костях.
О, это вечное алкание Г.! Наши умы полностью пусты для всего остального. Ворвавшись в пустоту, пришли, кувыркаясь, слова этой мерзкой поэмы: