Дневник наркомана

Кроули Алистер

Она говорила тихим, спокойным тоном, но дрожала при этом как осенний лист. Я не знал, что сказать в ответ. Величие ее позиции повергло меня в смущение. Я чувствовал предельную горечь позора от того, что исковеркал столь возвышенную любовь, что низвел ее до такого бесчестия.

— Боже мой! — вымолвил я, наконец. — Чем мы обязаны Большому Льву!

Лу покачала головой.

— Нет, — сказала она со странной улыбкой. — Мы помогли ему не меньше, чем он помог нам — содействуя ему в исполнении его воли. Секрет его власти в том, что он не существует для себя. Его сила протекает через него, не встречая преград. Ты не был самим собой вплоть до сего утра, когда ты забыл себя, забыл, кем ты был, не знал, кто тебя поцеловал и кто принес тебе завтрак.

Она подняла взор медленно, полустыдливо улыбаясь, и

посмотрела мне в глаза.

— И я потерял тебя после завтрака, когда я вспомнил, кто я есть, и забыл о своей работе. И все это время ты была рядом, помогая мне ее делать, а я этого не понимал.

Мы постояли немного в тишине. Наши сердца бурлили от сдерживаемой потребности говорить. Немало времени прошло, прежде чем я нашел нужные слова; и когда они вырвались из моих уст, они прозвучали пылко, спокойно и уверенно.

— Я люблю тебя.

Ни героин с его сосредоточением, ни кокаин с его экзальтацией не могли сравниться с этим мгновением. Это были старые слова, но их значение было изумительно новым. Мое «Я» не существовало, пока я думал, что «Я» — это я. Не было никакого «Ты» до сих пор, пока я думал о Лу, как о независимом существе, и не сознавал, что она была необходимым дополнением человеческого инструмента, которым делалась «моя» работа. И никакой любви тоже не было прежде, пока любовь не означала ничего кроме всевозможных глупостей, по обыкновению подразумеваемых людьми под этим словом. Любовь, как понимал я ее теперь, была подтверждением неизбежного единения двух безличных половинок произведения. Она была физическим воплощением нашей духовной истины.

Моя жена не повторила в ответ то, что сказал я. В этом не было нужды. Она все великолепно понимала. Нас соединял бессознательный экстаз природы. Членораздельная человеческая речь была бы оскорблением для нашего духовного блаженства. Наш союз разрушил наше чувство разобщения со Вселенной, частью которой мы являлись; солнце, небо, море, земля соединились с нами в этом несказанном причастии. Не было никакого перерыва между тем первым объятием нашего подлинного брака, и дневными занятиями по приведению в порядок лаборатории, составлению списка необходимых вещей для Лалы в Лондоне. Солнце пропало за горным хребтом, и из отдаленной выси со стороны Трапезной донеслись звучные удары тамтама, сообщившие нам, что готов обед. Мы заперли дом и побежали, смеясь, вверх по склонам. Они больше не утомляли и не обескураживали нас. Но полпути к усадьбе мы повстречали крошку Диониса, преисполненного важности. Сестра Афина (подумали мы со смехом) должно быть догадалась, что наш медовый месяц начался; и — на этот раз — это была не спазматическая экзальтация, целиком зависящая либо от преходящих вспышек страсти, либо от возбуждающих средств — а обоснованный факт нашего воистину духовного бракосочетания, в котором мы по сути соединились друг с другом не для блага кого-то одного, а дабы образовать одну невесту, чьим женихом является само Творение, неиссякаемое, пока мы живы, и поэтому никогда не приводящее к усталости и скуке. Этот медовый месяц будет цвести и плодоносить постоянно, от сезона к сезону, как и сама Земля — наша мать, и Солнце — наш отец, с неистощимым и неизбывным энтузиазмом. Мы стали сопричастны великому таинству; что бы ни произошло, все было в равной степени существенно для ритуала. Сама Смерть не отличалась от всего остального; наше мерное длительное горение вырвалось из оков обстоятельств и оставило нас свободными исполнять наши Воли, бывшие одной единой Волей, Волей Пославшего нас.

Прогулка до Трапезной была одной сплошной игрой с Дионисом. О милая, мудрая сестра Афина! Случайно ли ты выбрала этого загорелого чертенка-крепыша быть нашим поводырем в ту ночь? Подозревала ли ты, что наши сердца увидят в нем символ нашей собственной, безмятежной и дивной надежды? Мы посмотрели в глаза друг другу, взявшись за руки, на последней ступени, где тропа извивалась средь олив, и помолчали. Но электрический огонь передался через его крохотное тело в тело каждого из нас, и мы узнали, какое громадное счастье поджидает для нашей любви.

Тишина, в которой проходил обед, сияла шелковыми блестками. Трапеза длилась долго, очень долго, и каждый миг был наполнен литаниями любви.

Когда подали кофе, чары безмолвия нарушил сам Большой Лев.

— Сегодня ночью я отправлюсь спать в башню; поэтому вы, сэр Питер, останетесь главным в Доме Гостей! Ваши обязанности просты; если какой-нибудь скиталец попросит вас оказать ему гостеприимство, вам следует оказать его от имени Ордена.

Мы знали только об одном страннике, который мог явиться, и его визит был для нас желанным.

A bright torch and a casement ope at NightTo let the warm Love in.

— Однако прежде, чем вы туда удалитесь, вам будет весьма полезно вместе с нами, раз уж вы открыли свою истинную волю, поучаствовать в вечерней церемонии Аббатства, которую мы каждую ночью справляем в Храме моей башни. Отправимся же в путь!

Мы последовали, рука об руку, по ровной, широкой и извилистой тропе, соприкасавшейся с потоком, искусно пущенным так, чтобы он бежал вдоль гребня хребта, что позволяло использовать его силу для вращения различных мельничных колес. Тени, сгущаясь, нашептывали нам в уши тонкие лирические вещи; ароматы весны сообщали нашим чувствам роскошные фантазии; закат расходовал для моря остаток алой краски, и окутанная пурпуром ночь уже начинала цвести гроздьями звездного цвета. Над вершиной холма висел перед нами золотой ятаган луны, и слабое сердцебиение моря едва раздавалось в тиши, словно орган в некоем заколдованном соборе пульсировал под пальцами Мерлина, перевоплощая однозвучную грусть бытия в безмятежный гимн невыразимого триумфального ликования, Te Deum [29] человечества, празднующего свою окончательную победу над языческими ордами отчаянья.

29

Тебе, Господи — лат.

Поворот тропы, и мы вдруг вышли туда, где в склоне холма образовалась котлообразная вмятина; на дне ее серебристо пенился ручей, протекая меж огромных валунов, величественно разбросанных по лону долины. Друг против друга, выступая из покрытых травою склонов, стояли три застывшие краснокаменные иглы; они горели еще ярче, потому что на них был выплеснут остаток багрянца, похищенный из кладовой заката; и поверх самой высокой из них вырастала на фоне горизонта, поражая своим видом, каменная колонна. Закрытый купол из мрамора, обрамленный у основания балконом, венчал округлую башню, со множеством бойниц, готических по виду, но украшенных геральдическими лилиями; и все это было установлено на восьми величавых колоннах, соединенных арками, задуманными как широкие окна. Когда же мы добрались до башни по змеившемуся ряду ступенек и мегалитическим камням, выложенными в горном склоне, мы увидели, что пол под сводами башни представляет собой сложную мозаику. В каждом из четырех углов стояло по каменному трону, а в центре находился восьмиугольный мраморный алтарь.

Четверо глав Аббатства уже успели облачиться для церемонии; однако теперь они вооружились четыремя предметами — копьем, чашей, мечом и диском, сняв их с колонны, в которой была дверь и винтовая лестница, служившая единственным доступом в помещение наверху.

На один из тронов уселся Бэзил, на другой — сестра Афина; тем временем белобородый старец и молодая женщина, которых мы раньше не видели, заняли два оставшихся. Без каких-либо формальностей, помимо нескольких ударов по полу, церемония началась. Впечатление было ошеломляющее. С одной стороны, гулкая пустота амфитеатра, возвышенность самой сцены и крайняя естественность участников торжества; с другой, поразительная изысканность произносимых слов и отточенная ясность понятий, от которых нельзя было уйти.

Я сумел вспомнить один или два пункта Символа Веры — вот, что они гласят:

— И я верую в единую Гностическую и Католическую Церковь Света, Жизни, Любви и Свободы, Слово Закона, которой есть THELEMA.

— И я верую в причастие Святых.

— И поскольку мясо и вино трансмутируют внутри нас ежедневно в духовную субстанцию, я верую в Чудеса Мессы.

— И я признаю единое Крещение Мудрости, каковым мы достигаем Чудесного Воплощения.

— И я исповедуюсь моей жизнью единой, неделимой и вечной, которая была и есть и будет впредь.