Дневник, найденный в ванне
Шрифт:
— Можно сказать и так, — ответил я.
Я уже несколько оправился от впечатления, что целиком отдал себя в его руки, и теперь смотрел в пустые глазницы черепа, лежавшего передо мной, опрятного, слабо поблескивающего гладкой поверхностью кости.
— Вот вы сказали, что тот старичок был изменником. Вы сами пришли к такому выводу?
— Нет. Об этом мне рассказал тот офицер, который застрелился.
— Рассказал — и застрелился? Вы сами это видели?
— Ну да. То есть слышал выстрел и шум в смежной комнате, когда он падал, и через щель увидел его ногу… ботинок.
— Ага. А до этого был арестован офицер-инструктор, который вас сопровождал. Позвольте
— К нам подошли два офицера, отозвали его и поговорили с ним, о чем я не знаю, не слышал. Потом один удалился с ним, а второй пошел вместе со мной.
— Кто-нибудь говорил вам, что это арест?
— Нет.
— Значит, вы не могли бы за это поручиться?
— Ну… Нет, но обстоятельства… Особенно после того, что произошло позже… Я счел, что…
— Не торопитесь. Давайте рассматривать по порядку. О старичке вам рассказал офицер. В том, что и он, в свою очередь, тоже предатель, вас убедил звук выстрела и замеченная в щели часть ботинка. О первом инструкторе вам известно лишь то, что он был отозван. Все эти случаи выглядят по меньшей мере неясными. Кто еще у вас там был? Ага, еще остался тот бледный шпион. Но ведь вы нашли его спящим в ванной?
— Да.
— С какой бы это стати ему спать в ванной после того, как он сфотографировал столь важные документы? Ведь не пошел бы он туда просто чтобы отдохнуть! Кстати, вы вошли в ванную — дверь, следовательно, не была заперта?
— Действительно. Она была не заперта.
— И вы по-прежнему убеждены, что все эти люди — изменники?
Я молчал.
— Вот видите! Это было результатом поспешности, ведущей к просчетам в рассуждениях.
— Извините, — возразил я ему, — предположим, что все они не изменники, но раз так, то чем объяснить эти события? Чем все это было? Театром? Разыгранной передо мной комедией? Зачем? С какой целью?
— А-а! — сказал он и улыбнулся одними ямочками. — Вот этого я вам сказать не могу. Быть может, вас хотели сделать устойчивым к измене, сделать, так сказать, прививку ее в микроскопических дозах. Ведь, если рассудить, даже Эрмс — кто знает? — мог сделать нечто такое, что показалось бы вам подозрительным, непонятным, но из-за этого ведь не сочли бы вы, пожалуй, его изменником? А? Или, может, все-таки…
Он мельком посмотрел на меня. Какими ледяными были его глаза на этом круглом, добродушном лице…
Он не стал дожидаться моего ответа.
— Нам остался еще один орешек, пожалуй, самый трудный. Я имею в виду инструкцию. Она, конечно же, была зашифрована. Так ли тщательно вы ее просмотрели, чтобы заявлять с уверенностью, что она представляла собой запротоколированную с первой же минуты вашу судьбу? Все ваши дальнейшие перемещения и помыслы?
— Ну… нет, — помедлив, произнес я. — Для этого у меня не было возможности. Я прочитал из нее лишь несколько строк. Там было что-то о белых стенах и вереницах коридоров, дверей, об ощущении затерянности, одиночества, которые меня угнетали. Эти фразы — дословно я их не помню как будто были прочитаны кем-то у меня в мыслях.
— И это было все, что вы из нее прочитали?
— Да. Однако время от времени люди, с которыми я сталкивался, делали некоторые намеки на осведомленность о моих переживаниях, даже мысли, как, например, начальник Отдела Шифрования Прандтль. Я вам об этом уже говорил.
— Но ведь он всего лишь предъявил вам расшифровку закодированного сообщения, как своего рода демонстрацию, как пример.
— Да, было похоже, что это так, но ведь при этом получился ответ на мысленно заданный мной вопрос.
— А известно ли вам, что суеверные
— Да, я слышал об этом.
— Но не верите, что это действительно может помочь?
Я молчал, уставившись в глазницы черепа. Внутри себя я ощущал пустоту, мне было уже все равно. Кроме того, он улыбался так радушно.
— Я прошу прощения за этот не предваренный предупреждением инцидент с одеждой, — проговорил он, источая благожелательность. — Сестра, собственно говоря, уже давно должна принести ее. Полагаю, будет с минуты на минуту.
Он говорил не переставая, а во мне все навязчивее билась какая-то неясная, бессловесная мысль, которую, как мне казалось, я никогда не отважился бы ему высказать.
— Скажите, а есть ли здесь у вас отделение для нервнобольных? — спросил я вдруг.
Он часто заморгал за своими очками.
— Разумеется, — ответил он затем снисходительно. — Есть у нас и психиатрическая лечебница, но это всего несколько коек. А вас что интересует? Да, бытует, конечно, такое мнение, что через безумие вещает дух эпохи, что получается при этом концентрат "вытяжки из множеств", но это все преувеличения… хотя, если вы хотите провести какие-то исследования, изыскания, я не буду препятствовать, ведь вам не следует покидать нас…
— Я должен буду остаться здесь?
— Это вам настоятельно рекомендуется, естественно, лишь на некоторое время. Хотя, разумеется, я ни в коей мере не смею вас задерживать…
— Вы подозреваете, что я… — начал я спокойно.
Это вывело его из равновесия. Ямочки бесследно исчезли.
— Да нет же! Ни в коем случае! У вас всего лишь переутомление, перегрузка! Чтобы это доказать, я готов даже проводить вас в "келью умалишенных". По правде говоря, в настоящий момент у нас там содержится лишь какая-то горстка пациентов, случаи в основном банальные, как, например, "кататония провокаторская", разные там агентурские навязчивости, тики, неудержимые подмигивания, расщепление личности на подтасовки, "суетливость многоагентурная" — все хрестоматийные случаи, так что, пожалуй, скучные, — говорил он, как заведенный. — Правда, с недавних пор стал регулярно появляться весьма интересный, охватывающий три личности синдром, любопытное помешательство, так называемое "тройственное сопряжение", оно же "триединство Вансинна" или "объединение Меднесса", как называют это за границей, — двое непрерывно занимаются тем, что разоблачают друг друга, а третий делает все возможное, чтобы не встать на чью-либо сторону. Он, таким образом, "сохранивший разумность", но с другими осложнениями… Из всех содержащихся в настоящий момент больных вас может заинтересовать, пожалуй, только мания самопрослушивания больной подвергает себя перекрестному допросу, иногда по сорок часов подряд, доводя до глубокого обморока. Ну и, наконец, некий интерес, в качестве любопытного казуса, может представлять аутокрипсия.
— Да? — бросил я равнодушно.
— Больной, который спрятался в собственном теле, — пояснил доктор. Щеки его от возбуждения разрумянились. — Все свои самоощущения он свел к тому, что отождествляет себя с «молоточком» — есть такая косточка в ухе, как вы, наверное, знаете — а все остальные все части тела считает подосланными. Прямо сейчас, к сожалению, я вас туда проводить не смогу, у меня обход во втором отделении. Но вам все равно придется подождать, пока сестра не принесет одежду. Возможно, вас заинтересует моя библиотека? Очень прошу вас, потерпите еще какое-то время…