Дневник немецкого солдата. Военные будни на Восточном фронте. 1941 – 1943
Шрифт:
Затем я ездил с одним из наших начальников, теологом, в полевое кино. Это была прогулка пешком и езда верхом, ходьба и опять езда верхом. За десять минут до начала сеанса я соскочил с запаренной лошади и поздоровался за руку с Гейни Штойбингом, занявшим для нас места. Изба была переполнена до отказа. Через две минуты возле меня сел генерал. Меня приветствовали мои ребята-сорванцы. Я дал им возможность пройти; они прошагали семь километров и, следуя моему совету, проскользнули без билетов.
Обратно с урчащим животом: ходьба, рысь, галоп: не упади, маленькая лошадка!
Это было зимой 1941 года. Капитан Г. ехал впереди батареи. Было очень холодно. Он вошел в дом, чтобы обогреться. «Холодно», – сказал он, потирая руки. «Можете говорить по-немецки», – ответила женщина, вышедшая к нему из темной комнаты. Они начали разговаривать. Она сказала, что пять лет работала в поместье в Гольштейне. «Но как вы можете жить здесь с одной кроватью, тремя кастрюлями, парой вилок и ножом, теперь, когда вы знаете, как живут в Германии?» – «Все-таки живем», – отвечала женщина…
На днях мы были в помещении для постоя. «Ольга, хочешь посмотреть фотографии? Иди сюда, я покажу тебе несколько снимков!» – сказал мой спутник. Ольга тут же подошла. Она хотела больше узнать об этой возбуждающей любопытство Германии, о которой она так много слышала. «Смотри, это моя дочь, ей теперь уже семь месяцев», – объяснял мой спутник. «Хорошо», – сказала Ольга, ее женская любовь к детям на мгновение заставила ее оттаять. «Но это не тот же ребенок, – вдруг сказала она, взяв другой снимок. – Этот – гораздо больше, чем первый».
«Но, Ольга, – сказал мой товарищ, – второй снимок сделан с более близкого расстояния. Разве ты этого не видишь?»
Она посмотрела на него с сомнением, немного качая головой и вновь внимательно изучая фото. «Это твоя жена? Милая, – сказала критически. – А тут не она», – заметила, взяв следующую фотографию. «Почему это?» – «Нет, – засмеялась Ольга, – вы пытаетесь меня разыграть. На этой фотографии у нее совершенно другая сумочка. Видите, вы ошиблись».
Она с сомнением слушала его объяснения. Не могла этому поверить. Мы задумчиво посмотрели на девушку. Затем оглянулись вокруг, осмотрев избу, эту комнату русской крестьянки, которая когда-то была темной и затхлой, а теперь, благодаря немецким солдатам, превратилась в чистое помещение. И мы знали, что нам все еще предстоял длинный путь.
Мы были в эшелоне, инспектируя экипировку. Командир батареи проверял наемников. «Где твой китель, Алексей?» – «У портного, господин». – «Ступай и принеси его». Алексей молодцевато развернулся и исчез как молния. Он вернулся через секунду, щелкнул каблуками и задержал дыхание.
Оно не выдавало того, что перед
Еще через две деревни мы встретили Григория. Ему было четырнадцать лет. Его подобрали во время скитаний во главе двух женщин с двумя детьми. Он пришел в штаб командира батареи так, будто мы были его старыми друзьями. «Куда вы идете?» – «Домой, господин, в Никитино». Он снял картуз, обнажив копну белокурых волос. Ясные глаза смеялись на чистом мальчишечьем лице. «Докьюменти?»– «Вот». Он положил бумаги и отступил назад, в настороженном и напряженном ожидании, пока мы рассматривали их. Вот он, все довольно верно: «Григорий Б. и мать Люба Б., дочь Мария; Валя С. с ребенком следуют из больницы в Смоленске в Никитино».
Григорий стоял впереди, другие позади него. «Спокойно, мать!» – сказал он, когда женщина за его спиной порывалась выйти вперед. Он не обернулся, а просто сделал нетерпеливый знак рукой. Глаза матери выражали большое чувство гордости за своего сына. «В порядке?» – спросил он. И это звучало так, что иначе и быть не могло. «В порядке, Григорий, – кивнул офицер. – Сигарету?»
Затем напряженность на мгновение спала с его лица, глаза оживились, и он перегнулся через плечи офицеров, чтобы взять огоньку у командира батареи. Он отступил назад и затянулся сигаретой, как человек, умирающий от жажды. Затем начал говорить. Его ответы следовали быстро, и на вопросы личного характера, которые мы задавали, он отвечал откровенно.
Затем он сказал: «Ну!» – и дотронулся до своего картуза, полный достоинства от доверительного разговора как мужчина с мужчиной, и вышел из комнаты, чтобы занять предназначенное для него помещение. Выглядело забавно и по-мальчишески выражение, которое приобрело его лицо. Но Григорий, как мужчина, уже отправил женщин вперед. Вспомнив о своих обязанностях, он вернулся: не найдется ли у нас немного картошки для них? Да, он может взять немного. Как насчет хлеба? С этим не так просто, сказали ему.
Он не выражал недовольства, как иногда делают в этой стране; не рассказывал нам длинной истории об их страданиях. Он просто посмотрел на нас и сказал: «Двести граммов!»
Двести граммов; это означало: хозяин, вы ведь знаете, что нам нечего есть, не так ли? Я знаю, идет война, но не прошу много для пяти человек. Мы привыкли к трудной жизни. Не наша вина, что нам нечего есть.
Стоит ли говорить, что он получил свой хлеб – и что командир батареи отрезал его, взяв из своего пайка?