Дневник путешествия в Россию в 1867 году
Шрифт:
Картина, которую я главным образом запомнил, это круглое полотно «Святое семейство» Рафаэля, весьма изысканная.
Мы взяли дрожки от Зимнего дворца до монастыря. Здесь нам удалось посмотреть только церковь, в которой хранятся огромные количества золота, серебра и драгоценностей в виде усыпальниц и проч. Мы оставались там до окончания вечерней службы, которая в основном была такой же, как и в Исаакиевском соборе, разумеется, с очень небольшим числом прихожан.
Примерно в половине одиннадцатого за нами заехал г-н Меррилис и с поистине замечательной любезностью вызвался пожертвовать своим днем, чтобы свозить нас в Петергоф, находящийся милях в двадцати, и показать нам это место. Мы сели на пароход и поплыли по гладкому и пресному
Г-н Меррилис рассказал нам о своем знакомом, который, проезжая по заливу прошлой зимой, видел замерзшие тела восьми человек… По дороге мы хорошо рассмотрели финский и кронштадтский берег… Когда мы высадились в Петергофе, оказалось, что нас уже дожидается экипаж г-на Муира, и с его помощью, постоянно выходя, чтобы пройти пешком по тем участкам, где экипаж не мог проехать, мы обошли и объехали территорию двух императорских дворцов, включая множество летних домиков, каждый из которых сам по себе мог бы быть весьма неплохой резиденцией, поскольку, несмотря на небольшие размеры, они были оборудованы и украшены во всех отношениях, которые мог бы подсказать вкус или позволить огромные средства. Своим великолепием — разнообразной красотой и совершенным сочетанием природы и искусства, я думаю, эти сады затмевают сады «Сан-Суси». На каждом углу или в конце проспекта или аллеи, где можно было установить скульптуру, таковая скульптура непременно присутствовала, в бронзе или в белом мраморе, многие из последних имели позади нечто вроде округлой ниши с черным фоном, чтобы фигура выглядела более рельефно. В одном месте мы обнаружили серию идущих уступами карнизов, сделанных из камня, по которым каскадом стекает вода; в другом была длинная аллея, тянущаяся вниз по склонам и лестницам и закрытая сверху решетчатыми арками, которые были оплетены вьющимися растениями, — и еще — огромный первозданный валун, из которого, прямо на месте его обитания, высекли гигантскую голову с нежными очами, похожими на глаза сфинкса,— казалось, словно какой-то погребенный в земле Титан пытается вырваться, освободиться; еще фонтан, настолько искусно созданный из расположенных спиралевидных трубок, что каждый следующий круг выбрасывает воду выше, чем предыдущий, образуя в целом пирамиду сверкающих брызг; лужайка, виднеющаяся под нами сквозь прогалину в деревьях с нитями алых гераней, которые выглядят на расстоянии как огромная ветка кораллов; то здесь, то там длинные широкие аллеи деревьев, идущие во всех направлениях, иногда по три-четыре рядом, а иногда расходясь лучами, как звезда, и уходя вдаль настолько, что глаз почти устает следить за ними...
Все изложенное послужит скорее для того, чтобы напомнить мне, чем передать хоть какое-то представление о том, что мы видели.
Мы ненадолго заехали к Муирам по дороге на обед, увидели г-жу Муир и нескольких очаровательных маленьких детей, и вернулись туда снова около пяти и тогда уже встретили г-на Муира. На ужин пришли и другие знакомые, и наконец мы возвратились в Петербург с неутомимым г-ном Меррилисом, который увенчал множество оказанных нам за этот день услуг тем, что нашел дрожки и провел непременные здесь переговоры с извозчиком, совершив подвиг, который наверняка вверг бы нас в отчаяние, если бы нам пришлось самим пытаться сделать это в темноте, в окружении толпы извозчиков и в совершенно невообразимом гаме странных звуков.
Выехав в два тридцать на поезде в Москву, приехали около десяти следующего утра. Мы взяли «спальные билеты» (на два рубля дороже), и в награду за это примерно в одиннадцать вечера к нам зашел проводник и продемонстрировал сложнейший фокус. То, что было спинкой сиденья, перевернулось, поднявшись вверх, и превратилось в полку; сиденья и перегородки между ними исчезли; появились диванные подушки, и наконец мы забрались на упомянутые полки, которые оказались весьма удобными постелями.
На полу разместилось бы еще трое спящих, но, к счастью, таковые не появились. Я не ложился спать примерно до часу ночи, и большую часть времени был единственным, кто находился на открытой площадке в конце вагона: она была снабжена поручнями и крышей, и с нее открывался великолепный обзор той местности, по которой мы проезжали,— недостаток заключался в том, что вибрация и шум там гораздо сильнее, чем внутри. Время от времени появлялся проводник и в ночное время не выказывал никаких возражений против моего там пребывания,— возможно, он чувствовал себя одиноко, но, когда я попытался сделать это снова на следующее утро, его вскоре охватил приступ деспотичной жестокости, и он снова загнал меня в вагон.
В Москве нас ожидал экипаж и портье из «Отеля Дюзо», в котором мы должны были остановиться.
Мы уделили пять или шесть часов прогулке по этому чудесному городу, городу белых и зеленых крыш, конических башен, которые вырастают друг из друга словно сложенный телескоп; выпуклых золоченых куполов, в которых отражаются, как в зеркале, искаженные картинки города; церквей, похожих снаружи на гроздья разноцветных кактусов (некоторые отростки увенчаны зелеными колючими бутонами, другие — голубыми, третьи — красными и белыми), которые внутри полностью увешаны иконами и лампадами и до самой крыши украшены рядами подсвеченных картин; и, наконец, город мостовой, которая напоминает перепаханное поле, и извозчиков, которые настаивают, чтобы им платили сегодня на тридцать процентов дороже, потому что «сегодня день рождения императрицы».
После ужина мы поехали на Воробьевы горы, откуда открывается великолепная панорама стройного леса шпилей и куполов с извилистой Москва-рекой на переднем плане,— это те самые холмы, с которых армия Наполеона в первый раз увидела этот город.
Утром мы долго и безуспешно искали английскую церковь.
Позднее я пошел один и, по счастию, познакомился с одним русским господином, который говорил по-английски и который любезно отвел меня туда. Г-н Пенни, священник, был дома, и я вручил ему рекомендательную записку от Бергона и был принят им и его женой с чрезвычайным радушием.
Лиддон пошел со мной на вечернюю службу, и мы провели вечер с Пенни и получили массу ценных советов относительно наших планов в Москве и много любезных предложений помочь в покупке разных любопытных сувениров и проч.
День экскурсий. Мы начали с того, что встали в пять утра и отправились на шестичасовую службу в Петровский монастырь, поскольку было ежегодное освящение и, соответственно, служба должна была отличаться особым великолепием. Она была чрезвычайно прекрасной в том, что касается музыки и сценического эффекта, но большая часть обряда была для меня непонятна. Там присутствовал епископ Леонид (?), который принимал основное участие в причастии, в котором участвовал также один младенец, но больше никто из прихожан. Было весьма любопытно наблюдать, когда служба окончилась и епископ, с которого сняли роскошные одеяния перед алтарем, вышел в простой черной рясе, а люди толпились вокруг него, когда он шел к выходу, чтобы поцеловать его руку.
После завтрака, поскольку явно надолго зарядил дождь, мы посвятили свое время осмотру внутренних помещений, о которых совершенно невозможно дать какое-либо адекватное представление просто словами.
Мы начали с церкви св. Василия, которая настолько же необычна (почти гротескна) внутри, как и снаружи, и которую показывает без сомнения, самый ужасный гид, какого я до сих пор встречал. Его первоначальный замысел заключался в том, что мы должны пронестись через этот храм со скоростью примерно четыре мили в час. Обнаружив, что принудить нас двигаться с такой скоростью совершенно невозможно, он принялся греметь ключами, суетливо носиться вокруг, громко напевать и злобно обзывать нас по-русски,— по сути, он делал все, что мог, разве что не схватил нас за шиворот и не потащил волоком. Только лишь исключительно благодаря чистому упрямству и приступу внезапной глухоты нам удалось посмотреть церковь, или, скорее, группу церквей под одной крышей, в довольно сносных условиях.