Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
Шрифт:
– Вот орел, а?! – восхищенно сказал Моня.
– Нет, нет! Ради Нового года! – настаивала Рая. – Скорее бери, а то сейчас часы бить начнут!
Я чувствовал себя не в своей тарелке от того, что меня упрашивали (я терпеть этого не могу), и для очистки совести взял злосчастный стаканчик.
– Обязательно нужно! За компанию! – подбадривал меня Борис Александрович. – Ради нас! Ради нас хотя бы!!!
Грянул бой Спасских часов, и мне пришлось волей-неволей… прозвенеть своим сосудом, сталкивая его с сосудами окружавших.
Все осушили свои бокалы на радость своих потомков и за собственное
Моня, задорно улыбаясь, смотрел на меня.
– Ну! – сказала Рая. – Давай!
– Ну, что же, – сказал я. – Моя миссия на этом оканчивается, это ее предел. – И я поставил непотревоженный бокал на стол.
– Чокнуться – это мало! Нужно было еще и осушить! – смеясь, говорила Вероника.
– Не пей, не пей! – подзадоривал меня Эммануил. – Правильно! Ты их не слушай!
Под звуки Интернационала [70] мы сели за стол, чтобы приступить к трапезе.
70
До 1944 г. Интернационал являлся государственным гимном РСФСР и СССР.
– Честное слово! Хорошо, что мы так собрались! – сказала Рая.
– Вот именно! – подтвердила хозяйка. – А то мне уже надоели эти шумные новогодние балы! Крик, гам – и больше ничего! А тут у нас крепкая маленькая компания! Это истинная новогодняя встреча.
Вероника действительно была права.
– Лева так лукаво смотрит на меня, – хитро посмотрев в мою сторону, проговорила она. – Разве я не права?
– Напротив, – ответил я, – все это правильно.
Время было веселое! Весельчак Моня умело поддерживал у нас оптимистическое настроение.
Хитро моргнув мне глазом, он рассказал о моем оперном занятии в дороге. Это доставило всем, видимо, удовлетворение, так как компания вся была очень хорошо знакома с «Аидой».
После чая Рая сказала мне о существовании статьи о музыке Бориса Александровича, и по ее просьбе последний дал мне небольшую, но солидную книгу, где было немало высказываний о Верди и где была напечатана его статья.
В связи с этим Борис Александрович напомнил мне мои письма, где я писал Рае об «Аиде» и которые Рая читала ему; он сказал свое мнение о моих строках, сказав, что в них он чувствовал мое понимание и любовь к этой опере и оперной литературе.
Время было уже позднее – начало второго ночи, и я, устав от дороги, чувствовал себя утомленным и пристрастным ко сну.
Рая заметила это. Все ее поддержали, и мне предложили улечься спать. Я ответил, что еще немножко почитаю.
В это время все расположились у освободившегося от посуды стола и решили убить время за картами. Меня тоже имели в виду.
– Нет, я не играю! – ответил я.
– Вот это я понимаю! – сказала Вероника. – Человек не пьет, в карты не играет! Прямо идеал! Истинный идеал! Честное слово!
Мне не хотелось отрывать играющих от игры, и поэтому, захлопнув книгу, я переключил свое затуманенное сознание на возившихся на полу четвероногих друзей.
– Лева! Это правильно, что ты идеал? Как ты думаешь? – спросила меня Рая.
– Да я сейчас вообще ничего не соображаю! У меня все кр'yгом идет! – ответил я, побудив
– Да дайте же, товарищи, человеку возможность заснуть, – обидчивым тоном сказал Борис Александрович. – Нельзя же так! Человек две ночи не спал! Что это такое?!
– Мы сейчас тебя уложим, – успокоила меня моя сестра.
Мне предложили занять диван за загородкой у окна – я, конечно, дал согласие. Мне дали покрывало, так как я категорически отказался от одеяла и простыни, и пожелали спокойной ночи. Сняв башмаки, я улегся.
Я был в тени, и поэтому мне было легко уснуть. В моей отяжелевшей голове промелькнула мысль о том, что именно сейчас Женька уже мчится в поезде сюда, в Ленинград, затем мы с ним встретимся… я до такой степени был утомлен, что через минуту уже крепко спал, несмотря на непривычное новое ночное ложе, свет в комнате и говор играющих… Моя первая ленинградская ночь вступила в свои права…
Никогда я еще так крепко не спал, как в эту ночь. Я, видимо, даже за все ночное время не изменял своего положения, так как это был даже не сон, а просто-напросто глубокая потеря сознания…
Я очнулся, открыл глаза… Очевидно, я до такой степени выспался, что, проснувшись, я даже в первую уже минуту не чувствовал никаких остатков сна. Голова моя была чиста и свежа. В общем, не жизнь, а масленица!
Кругом меня господствовала тьма, и я еле-еле различал темные контуры предметов. Было тихо, только где-то был слышен тихий говор, почти шепот. Голос я не узнал.
«Неужели сейчас еще ночь?» – подумал я. – Странно, что я так мало спал! Интересно, сколько сейчас времени…
Спать я совершенно не хотел и поэтому решил ждать утра, не засыпая. Однако я мало верил в то, что сейчас еще ночное время: уж слишком это было странно и неправдоподобно.
Вдруг послышались шаги… Они приближались, и я различил в комнате Раю. Она зашла сюда за загородку и тихо спросила меня:
– Ты спишь?
– Нет, – ответил я.
Она подошла к окну, дернула за веревку, шторы с громким шелестом распахнулись, и… в комнату ворвались ослепительно-белые потоки света. Я зажмурил глаза от неожиданности. На улице, оказывается, уже существовал день или, по крайней мере, утро. Комната вмиг озарилась этим каскадом лучей. Это была уже не та комната, залитая яркими электрическими лучами, с вечерней мглой в углах; это была тихая, мирная, уютная комната, освещенная веселыми, голубоватыми зимними лучами дня. Стекла были заморожены, но все-таки тонкий слой льда был отличным проводником лучей, тем более, что он придавал им какой-то необъяснимый зимний, морозный отблеск. Очевидно, погода на улице была прекрасная!
– Интересно, сколько сейчас времени, – сказал я.
– Первый час, – ответила Рая.
У меня ум помрачился от неожиданности.
– Боже мой! – проскулил я. – Значит, сейчас уже день в разгаре? Я, следовательно, проспал напролет около двенадцати часов?
– Выходит, что так, – согласилась моя сестра, приводя у зеркала в порядок свой туалет.
– Все уже встали?
– Нет еще, – ответила она. – Пока что только Вероника, ее наследница и я.
– А Моня где?
– Он еще в 10 часов ушел; ему нужно было куда-то спешить.