Дневник советского школьника. Мемуары пророка из 9А
Шрифт:
Под музыку мне как-то и водить карандашом стало легче, и вскоре я мог смело отложить карандаш в сторону. Рая тщательно сверила готовый рисунок с реальностью и была удивлена тем, что я даже характерные черты сломанной балконной изгороди сумел подметить. На мой взгляд, рисунок вышел бледным и не слишком убедительным, но я стремился в нем изобразить лишь то, что я сам видел, и не вдавался в грезы живописи. К моей радости, я не заметил, чтобы Рая осталась моим творением недовольна, а с ее мнением я привык считаться!
Под вечер Рая сказала мне, что тетя Бетя, переехав на новую квартиру, пригласила нас сегодня отпировать новоселье. Моня ушел по делу и должен был сам явиться на место жительства своей родственницы.
Вечером мы
– Знаешь, Рая, – сказал я, – мне почему-то кажется, что не я приехал к вам, а, что ты приехала к нам в Москву. Уж очень-то обстановка в троллейбусе напоминает московскую.
В ответ на это Рая мне сообщила, что звонивший домой Моня сказал ей о нотах «Аиды», полученных им из библиотеки филармонии. Я мигом же вознесся на десятое небо.
Вышли мы у Фонтанки; покружив по переулкам, весьма узким и темным, мы набрели на переулок Ильича и отыскали в нем нужный нам дом. Тетя Бетя, вместе с Саррой и Азарием, обитала в двух комнатах, сплошь заставленных мебелью и обвешанных коврами.
Нас они встретили с напущенной радостью. Понятно, что старая тетка сейчас же стала выуживать из меня сведения о жизни ее московских родственников и о моей жизни, в частности. Два детеныша Сарры и Азария уже спали, и только громадная ель с побрякушками, темневшая в углу, напоминала об их существовании. Бузотер Витька уткнулся лицом в подушку и свистел, как паровоз, а малышка Лиля ввиду своего чрезвычайно малого жизненного стажа спала, превращенная в маленький узелок. Во время чая явился Моня со своею неразлучной виолончелью. Немного погодя, вспомнив о чем-то, он извлек из нотного отделения брезентового футляра инструмента увесистую книжечку и сказал мне:
– На! Получай свою «Аиду»!
Прежде всего, я тщательно стал просматривать ноты с самого начала. Пробегая взглядом по строчкам, я рождал в сознании саму музыку и этому мне помогали слова, напечатанные вместе с нотами. Наконец-то я видел, как выглядит «Аида» в изображении нотными знаками!
– Я рад! – с сердечной благодарностью сказал я Моне, сидевшему около меня.
– Я очень доволен, – ответил он мне.
Мне не терпелось увидеть то, как выглядят в нотах мои любимые места оперы, но я сдерживался от преждевременного просмотра последующих страниц; я хотел по нотам провести всю оперу, так что все равно ничего бы не пропустил. Все же особенный соблазн увидеть ноты куплетов Амонасро в третьем действии заставил меня отыскать их, и я тщательно разобрал их, соединяя мотив со словами. Тут я впервые узнал правильные слова этих куплетов. Амонасро, разжигая в Аиде ненависть к Египту, напоминал ей о злодеяниях египетских деспотов и палачей! Он говорил: «Вспомни, вспомни, как враг, бесчестья полный, жилища и храмы безбожно осквернял! Беспощадно струились крови волны; губил старцев, детей и матерей!» Эти патриотические слова эфиопского царя-пленника возбуждающе действовали на меня.
Мы не допоздна пробыли у своей старой тетки. Моня скоро должен был опять куда-то уйти, и мы с Раей решили, что пора уже удаляться домой.
Азарий проводил нас до троллейбуса. Погода изменилась, и ветер нас изрядно потрепал на остановке; но вскоре подкатил электрический тарантас, и мы покатили. Всю дорогу, я, конечно, тревожил ноты, уткнувшись в книгу.
Около ул. Герцена мы вышли.
Когда мы подходили к дому, пересекая площадь, Рая неожиданно спросила меня:
– Ну, а чем же ты сейчас больше всего интересуешься? Определенно выбрал уже что-нибудь?
Я ей сказал, что некогда, как она уже знает издавна, я почитал, да и сейчас не забываю иногда, – историю, астрономию, биологию, геологию и географию, но постепенно одни из них стали проявляться яснее в моих интересах, чем другие, и теперь у меня определились две: геология в лице минералогии и палеонтологии и биология в лице зоологии.
– Теперь
Я увлекся, как младенец новой игрушкой, и, наконец, получил от Раи ответ, в котором она вполне поддержала меня.
Весь вечер дома я не выпускал из рук «Аиды», и только ужин заставил меня оставить ее в покое.
5-го января. С самого утра я снова взялся за «Аиду».
– Вот ты сейчас ее просматриваешь, – сказал мне Моня, – а что ты, собственно, видишь?
– Очень многое. Во-первых, проверяю себя в моих знаниях «Аиды», во-вторых, я читаю слова, в-третьих, вижу, как именно записаны те или иные места оперы нотами, и, вообще, смотрю, какой вид она имеет, записанная нотными знаками.
Моня, казалось, был вполне удовлетворен.
Как только мы кончили завтракать, к Моне опять пришли музыканты – вчерашний скрипач и незнакомый мне пианист, который, по словам Раи, очень хорошо владел игрой на фортепьяно.
Они расположились у пианино и снова начали репетировать трио Чайковского. Рая в это время принялась за большую уборку, а мне долго скучать не пришлось, ибо вскоре явился Женик, и мы отправились в Зоологический музей. Женька даже захватил с собою небольшой альбомчик с отрывными листами, чтобы запечатлеть в нем кое-как существ из музейных редкостей.
Ночью выпал глубокий снег, покрывший собою все улицы и крыши. Мороз пропал, и поэтому находиться на улице можно было хоть до самого вечера.
Мы прошли мимо громады Исаакия и вышли в сад Трудящихся, идущий к пл. Урицкого. Посреди сада в сугробах высился на глыбе чей-то бюст. По верблюду, лежащему у основания памятника, я определил, что это был Пржевальский [73] , ибо я его когда-то смотрел на открытке.
Мы двинулись по газону и подошли к пьедесталу, разглядывая памятник вблизи. Чугунный, а то, может быть, и бронзовый, верблюд, держа на себе походные ранцы, невозмутимо лежал на камне покрытый снегом.
73
Пржевальский Н. М. (1839–1888) – русский натуралист, путешественник, исследователь Центральной Азии. Нередко при жизни и после смерти Пр-го обвиняли в жестоком обращении с туземцами. Однако по большей части эти суждения основывались либо на домыслах, либо на плохом представлении о тех препятствиях, которые ему приходилось преодолевать по ходу экспедиционных маршрутов, включая нередко враждебное отношение местных жителей к белым путешественникам.
– Два разных ученых, – сказал я. – Один – друг народов, а другой – палач!
– Кто это такие? – спросил Женька.
– Миклухо-Маклай [74] и Пржевальский, – ответил я. – Первый – борец за свободу цветных народов, а этот – деспот, презиравший жителей Центральной Азии, срывающий китайские деревни и уничтожающий монгольских стариков и детей. Палач!!! Изверг!!! Хорош ученый-путешественник! Нечего сказать! Варвар!
– Это-то так, – подтвердил Женька.
74
Миклухо-Маклай Н. Н. (1846–1888) – русский этнограф, путешественник. Исследовал районы Юго-Восточной Азии, Австралии и Океании, сумел установить доверительные отношения с папуасами Новой Гвинеи и даже стать полноправным членом местного социума.