Дневник женщины времен перестройки
Шрифт:
Постой, а Костя? Это теперь ясно - первый, кто разбудил, - а тогда казалось - любовь. Ну, а с Сашей что было? Неужели совсем ничего? Почему же тогда я о нем беспокоюсь? Потому что родной, отец Алены и Славы - вот почему. Потому что вместе прожита жизнь.
Суббота
В субботу поехали в лес - прощаться с летом. Как ясно помню я этот день! Ковер из травы под ногами, тронутые желтизной высокие клены, маленькие зеленые елочки на горизонте и тяжелое, набухшее непролившимся дождем небо. Все замерло, затаилось, притихло - распоследние летние денечки, затишье перед грозой, которая
Мне спокойно, уютно, радостно рядом с Митей. Мысли текут медленно и лениво. Какие лекции? Какие, в самом деле, студенты? Глупости, глупости... Любовь и покой, нежность и защищенность - вот оно, главное... "Нелегко сбрасывать кожу..." Жалко Сашу, стыдно перед Аленой и Славкой - ведь уже бабушка!
– а выхода нет. Надо решаться, потому что только с Митей я чувствую жизнь, в ней существую. Без него смотрю на все как со стороны, вроде читаю книгу. Неприятное ощущение...
Итак, решено. Приеду в Самару, поговорю с детьми, соберу вещички, возьму какой-нибудь отпуск, а не дадут, значит, судьба - уволюсь!
– и будем мы наконец вместе. И придется - ничего не поделаешь!
– писать во Вьетнам, умолять о разводе. Пусть даст хотя бы ради Алены: как иначе перевести дочь в Москву? Обо всем этом сто раз переговорено с Митей, и теперь мы идем и молчим, опустошенные шквалом проблем, опьяненные запахами леса, счастливые, несмотря ни на что.
– Вон белочка.
– Где?
– Да вон же, смотри. Слева, слева. Перепрыгнула на сосну!
– Ага, теперь вижу.
Он заглядывает мне в лицо:
– Устала?
– Нет, ничего.
– Поедем домой?
– Поедем.
Расступаются желтые, коричневые роскошные клены. Перед нами неожиданная, бьющая в глаза зелень. Широкая поляна, под ногами чмокают влажные кочки: где-то там, в таинственной глубине, болото. Мы останавливаемся и смотрим на этот кусочек юного лета. Качаются поздние ромашки на высоких стеблях, белеет, розовеет скромный и низенький клевер. Пьяные от воздуха, с букетом полевых цветов мы едем домой в пустой грохочущей электричке.
– Что-нибудь съедим и завалимся спать, - говорит Митя.
– Правда?
– Правда.
Но благие намерения таковыми и остаются, потому что нас ненасытно тянет друг к другу.
Воскресенье
Этот день мы с удовольствием провели дома. Я сготовила свой коронный борщ - свекла, капуста, перец, картофель, помидоры и все, что нашлось в доме. Пока готовила, Митя вертелся под ногами и, вмешиваясь в технологию, энергично мешал. Наконец я его прогнала. Он исчез, но через пять минут возник снова.
– Эй, я соскучился!
И я ужасно обрадовалась, потому что без него в кухне стало как-то очень пусто.
Вечером мы выбрались из его симпатичной берлоги и пошлялись по Арбату. Смешная получилась улица: дома в одном стиле, фонари в другом. А главное всю ее захватили какие-то подозрительные типы: не то торговцы, не то перекупщики. Попадались, правда, акварели художников, довольно приличные, но откровенной халтуры было удручающе больше. Короче - культурного центра не получилось.
– Поддержим искусство!
– решил Митя и выбрал у одного из художников акварель.
Она
Посмеиваясь, переглядываясь, мы шли и шли по Арбату.
Агрессивный толстяк на углу вопил, взмахивая руками, скверные вирши, на другом углу играл на гитаре мальчишка. Коробка из-под молока, стоявшая перед гитаристом, зримо намекала на подаяние.
– Может быть, я отстала, но как-то странно видеть мальчишку в такой жалкой роли, - вздохнула я.
– Добро бы уж инвалид...
– Да пусть зарабатывает, - добродушно возразил Митя и бросил рубль в коробку.
Мы даже хотели зайти в кафе, да передумали: нам никто не был нужен.
– Хорошо жить в центре, - подумал вслух Митя.
– Шагнешь из подъезда и вот тебе бурная столичная жизнь!
Мы посмеялись и вернулись домой. Полночи мы ласкали друг друга, а потом крепко уснули.
Понедельник
...Стою в аудитории и не верю глазам: ни одного студента! Звенит звонок, призывая на лекцию, а они не идут. Что же это? От ужаса просыпаюсь под неумолчный телефонный звон. Хватаю трубку, бросая взгляд на часы почти девять. В трубке взволнованный голос Мити:
– Ты спишь?
– Уже не сплю. Ты меня разбудил. Что-то случилось?
– Ничего. Захотелось тебя услышать. Нет, неправда, не в этом дело.
– А в чем?
– Прости, но я вдруг - понимаешь, вдруг испугался... Приеду, а тебя нет... Второй раз я б не вынес...
Голос его дрожал. И меня пронзил насквозь этот его страх перед зыбкостью, ненадежностью жизни, наших с ним отношений. Теперь я знаю, что именно в этот миг все для меня и решилось - окончательно и бесповоротно. Так вот что значит "со-чувствовать"! Это когда чьи-то чувства мгновенно передаются тебе, как по сообщающимся сосудам.
– Сегодня же отправлю письмо во Вьетнам, - сказала я, собрав всю свою храбрость.
– А вечером позвоню ребятам. Ты не должен ни в чем сомневаться.
И вот я сижу в нашем общем доме и ставлю точку в своем дневнике. Если б кто-нибудь сказал мне - тогда, год назад, - что можно такой быть счастливой в моем-то серьезном возрасте, ни за что б не поверила! Все устроилось. Не совсем так или даже совсем не так, как я ожидала, но устроилось, и довольно быстро. Саша ответил сразу - согласием. Но не его согласие сняло с меня груз вины, а откровенность нашего общего друга Гены, слетавшего во Вьетнам на неделю, - он-то и привез ответ Саши.
Заикаясь и пряча глаза, чуть не плача, я бормотала что-то невразумительное. Гена послушал-послушал, вздохнул, шумно выдохнул, залился густой краской да и сказал:
– Люсь, а Люсь, ты уж так-то не мучайся... У него, это, давно уж другая... Наша, из бухгалтерии... Она давно развелась, а он, значит, берег семью... Она и во Вьетнам с ним поехала! Теперь, я думаю, чего уж скрывать? Ну, я пошел...
Оцепенев от изумления, я смотрела на Гену. Подумать только: мой Саша... Угрюмый, неразговорчивый, чем-то всегда недовольный, неделями не прикасавшийся ко мне, намекнувший однажды, что у него "с этим" проблема: "Что ж, видно, возраст..." Вот это да! Ай да Солоха...