Дневник

Серия выходит под редакцией А. И. Рейтблата

Вступ. статья Т. С. Поздняковой, Послесл. П. Ю. Барсковой, Подгот. текста и коммент. Т. С. Поздняковой и П. Ю. Барсковой

В конце 1950-х годов, продолжая свои пушкинские штудии, Анна Ахматова размышляла над «тайнописью Пушкина», над тем, как спрятаны в подтекст его произведений его реальные переживания, как переплавлены они в художественные образы.

Жгучая обида на предавших друзей, гнев за клевету [1] , гнев на самого себя, не могущего освободиться от их прельщений, от их демонического влияния («мне стыдно идолов моих») – все это у Пушкина «предстало в опосредованной форме, не в той откровенно биографической, прямо лирической». Последняя цитата – из статьи Л. Я. Гинзбург «Пушкин и реалистический метод в лирике». Против этой фразы на полях страницы оттиска названной статьи рукой Ахматовой написано: «Завидую» [2] .

Она сама прослеживает под этим углом психологию пушкинского творчества от «Разговора книгопродавца с поэтом» (1824) до 8-й главы «Евгения Онегина», «Каменного гостя» (1830) и поздней прозы. Ахматова убедительно доказывает: эти тексты во многом спровоцированы мучительными отношениями Пушкина с его «другом-врагом» Александром Раевским и «черной мутной страстью» к Каролине Собаньской. «Это одна из тех женщин, – пишет Ахматова, – которых Пушкин не только не возносит, как Татьяну или дочь мельника, это та, кого он боится и к которой тянется против силы. Милый Демон!» [3]

Ахматовой известно и то, что не могло быть известно Пушкину: Каролина Собаньская с ее «страшной, темной, грешной женской душой» была к тому же тайным агентом III отделения, приложила руку к арестам братьев Раевских, М. Орлова и В. Давыдова, к организации политического сыска за Пушкиным…

Занимаясь исследованием психологии пушкинского творчества, Ахматова пристрастно рассматривает историю его отношений с Каролиной Собаньской. Возможно, что эти ахматовские пушкинские штудии опосредованно связаны с реалиями ее собственной жизни: в 1944 году Ахматова познакомилась с Софьей Казимировной Островской.

В середине 1940-х очарованная Островской, Ахматова искала в общении с ней спасение от одиночества. Потом у нее появились подозрения относительно ее тайной профессии, какое-то время она испытывала тягостную от нее зависимость.

Р. Д. Тименчик в своем фундаментальном исследовании на основе сличения «воспоминаний Исайи Берлина о свидетельницах его визита к А.А. в 1945 г. и обнародованных чекистом сведений о дамах, написавших донесения об этом визите» называет имена секретных сотрудниц [4] . Сопоставление данных статьи О. Калугина «Дело КГБ на Анну Ахматову» [5] , справки начальника УВД по Ленинградской области, протоколов допроса Л. Н. Гумилева, воспоминаний Исайи Берлина и его отчетов для британского Министерства иностранных дел предлагается в издании Музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме [6] . Сегодня можно сказать со всей определенностью: тайными агентами, внедренными в окружение Ахматовой и отличавшимися, по словам Калугина, «особой активностью» [7] , были Софья Казимировна Островская и Антонина Михайловна Оранжиреева.

Секретные сотрудники МГБ в окружении писателя – эта тема была поднята в свое время М. О. Чудаковой, опубликовавшей со своими подробными комментариями фрагменты дневника Е. С. Булгаковой [8] . Более того, Чудакова, привлекая дополнительные материалы, а именно протоколы допросов арестованных Э. Л. Жуховицкого и К. М. Добраницкого, смогла определить моменты их непосредственной вербовки и ситуации, в которых эта вербовка происходила. В уже упомянутой книге об Анне Ахматовой и Исайе Берлине приведены достоверные данные о тайной второй профессии директора Ленинградской Книжной лавки писателей Г. М. Рахлина. И опять-таки получить эти данные оказалось возможным в результате анализа его следственного дела [9] .

Подобными материалами о С. К. Островской мы не располагаем. Перед нами только ее личный дневник. Скажем сразу – в дневнике секретного сотрудника НКВД об этой ее работе нет ни единого слова. Но сам дневник может стать источником для исследования психологии носителя определенной, необходимой в тоталитарном государстве социальной роли – роли тайного агента, осведомителя, «стукача». Конечно, носители этой роли принадлежали к разным социально-психологическим типам с разными мотивациями [10] . Дневник Островской позволяет сделать определенные выводы об одном из этих типов.

Но сначала обратимся к биографии автора дневника.

Она сама рассказывает об истории своей семьи в письме от 4 января 1969 года, адресованном в дирекцию Музея-квартиры А. С. Пушкина, куда продавала хранившиеся в ее доме реликвии [11] , и в развернутой характеристике брата, написанной в 1960-е годы по просьбе врача-психиатра [12] . Информацию о том, где и когда начинала С. Островская свое образование, можно почерпнуть из фотоальбома московской католической гимназии св. апостолов Петра и Павла за 1910 год [13] . Отсутствие дневниковых записей за 1918–1920 годы компенсируется сведениями об этом периоде ее жизни, зафиксированными в личном деле студентки Петроградского государственного университета С. К. Островской [14] ; за 1924–1925 годы – записями на страницах домовой книги [15] ; за 1926–1929 годы – пометами в ее тетрадях [16] , подкрепленными материалами из дневников ее приятеля, философа И. А. Боричевского [17] . Основные сведения о ее отце дают материалы следственного дела № 1920–1929 (архив Центра «Возвращенные имена»). Уточнение деталей биографии получено из переписки С. К. Островской, в частности, с А. Ф. Арутюновым [18] .

С. К. Островская родилась в 1902 году в семье московского купца 2-й гильдии, поляка Казимира Владиславовича Островского. Мать Софьи Казимировны, Анастасия Францисковна, принадлежала к польскому дворянскому роду Корчак-Михневичей. Бабушка по материнской линии, Стефания, урожденная Жебровская, воспитывалась в доме своего родственника графа Евстафия Тышкевича, историка, создателя Виленского музея древностей. Скорее всего, в его доме она и познакомилась с будущим мужем Франциском Адамовичем Корчак-Михневичем.

Ф. А. Корчак-Михневичу, «запятнавшему» себя участием в Польском восстании 1861–1862 годов, грозили лишение прав и имущества и даже высылка в Сибирь. Однако, благодаря ходатайству перед властями его друга А. О. Россета, все кончилось только конфискацией имения в Царстве Польском. Михневичи поселились в Москве, на Тверской, возле Страстного монастыря. Крестной матерью их младшей дочери Анастасии стала давняя приятельница Пушкина, сестра Аркадия Россета, А. О. Смирнова-Россет.

К. В. Островский и А. Ф. Корчак-Михневич обвенчались в 1897 году. Островские считали себя поляками, однако у Казимира Владиславовича была еще и венгерско-цыганская кровь, у Анастасии Францисковны – испанская и французская. В Москве, на Мясницкой, вместе с семьей Островских жила старшая сестра Анастасии – Софья (в честь нее Островские и назвали дочь), которая развелась с мужем, не простив ему измены. В отличие от нее Анастасия Островская пыталась терпеливо сносить бесконечные и грубые измены мужа. Он открыто появлялся с любовницами, вводил их в семейный дом. Обострились отношения лет через восемь после свадьбы, как раз тогда, когда в 1905-м родился сын Эдуард. Мальчик не ходил и не говорил почти до 4 лет, все время просил есть, отца боялся до обморока. Он всю жизнь был странным, чудаковатым, а в конце жизни страдал тяжелым психическим заболеванием.

Казимир Владиславович сына практически не желал замечать. Другое дело – дочь: идеально умеет вести себя, поет, танцует, декламирует, свободно разговаривает по-французски, играет на фортепиано. И на отца смотрит влюбленными глазами: высокий, красивый, богатый, властный, «все может». Из дневника: «Самая большая, самая сильная и трагическая любовь моей жизни была отдана отцу. Он мне стоил дороже всех и всего – и за него, за мою любовь к нему я платила щедро и всегда высокой ценой. Эта привязанность делала мою личность и ломала ее» (запись от 23 августа 1936 г.). В детстве Соня не сомневалась: она – дочь своего отца – умнее, красивее, лучше всех.