Дневники 1862–1910

Толстая Софья Андреевна

Лева что-то не едет, здоров ли он. С Андрюшей и Мишей мечтали играть на святках пьесу, переделанную из японской сказки. Вязала Мише одеяло, переписывала, учила детей два часа Закону Божьему и теперь буду читать.

11 декабря. С утра всё писала дневник Левочки, и это вызывает всегда целый ряд мыслей. Думала, между прочим, что не любишь того человека, который лучше других тебя знает, со всеми слабостями, и которому уж нельзя показаться одной стороной. Вот отчего так часто супруги к старости именно расходятся, то есть тогда, когда всё разоблачится и разъяснится и ясность эта не в пользу того или другого.

Учила

музыке хорошо и терпеливо. Бирюков еще остался на день. Маша приходила объясняться о вчерашнем, и я ей сказала, что жалею, если напрасно ее оскорбила. Между прочим, она сегодня говорит легкомысленно и смеясь: «Отдайте меня за него замуж, и делу конец. Вы ведь считаете его хорошим человеком». Будто этого довольно. Я замечала, что матери испытывают почти влюбленное чувство к женихам дочерей, и тогда симпатия будущих супругов обеспечена. А я к Бирюкову испытываю отвращение, и это чувство очень скоро испытала бы и Маша. Но она этого не видит – или она не моя дочь.

Приехал Лева, мне стало как-то празднично весело, но он невеселый и, как отец, эгоистично занят собой больше всего. Ванечка так трогательно ему обрадовался и так любовно смотрел на него, а он сурово отнесся к нему. Вот так забивают в детях и людях любовность и ласковость. Так и сам Лева плакал, когда его маленького и нежного отдали от англичанки вниз к гувернеру, и он говорил, что он испортится внизу, и я хотела его взять обратно. Но отец сурово отнесся к Леве, оставил его у учителя – и бог знает, не имело ли это дурное влияние на Леву в смысле меньшей нежности, радостности и крепости нервов.

Вечером сидели все вместе, у Тани болит спина, и она странна и невесела. Вот кому нужна новая жизнь, нужно замужество. Всякий день молюсь об этом. Думала нынче, что грех мне роптать на судьбу; если отнята одна сторона счастья, то так много других, и говорю совсем искренно: «Благодарю тебя, Боже».

Во время обеда Левочка сказал, что меня ждут те мужики, которые срубили на посадке тридцать берез и которых вызывают на суд. Всякий раз как мне говорят, что меня ждут, что я должна что-то решать, на меня находит ужас, мне хочется плакать и точно я в тиски попадаю, некуда выскочить; это навязанное мне по христианству хозяйство, дела – это самый большой крест, который мне послан Богом. И если спасение человека, спасение его духовной жизни состоит в том, чтобы убить жизнь ближнего, то Левочка спасся. Но не погибель ли это двум?

13 декабря. Вчера не писала дневника, весь день была расстроена мыслью о мужиках, которых судили, и так до вечера не узнала. Уехал Бирюков, приехал Диллон, англичанин, переводчик «Ходите в свете» и т. д. Переписывала вчера весь день дневники Левочки, и были моменты, в которые мне жаль его было: какой он был одинокий и беспомощный! А путь его всегда был тот же, как и вся жизнь – путь мысли.

Сегодня узнала, что мужиков присудили к шести неделям острога и 27 рублям штрафа. И опять спазмы в горле, и весь день плакать хочется; главное, себя жалко; зачем это моим именем надо делать зло людям, когда я не чувствую, не желаю и не могу любить никакого зла. Даже с практической точки зрения – ничто не мое, а я какой-то бич!

Три часа учила детей подряд и была терпелива. Вчера с Левой говорили о Тане и Маше, и оба желаем их замужества, но, конечно, не за Бирюкова. Левочку почти не вижу, он точно рад и успокоился в этой отчужденности, а мне так грустно и тяжело это, что подчас и

вовсе жить не хочется.

Ходили вечером поздно гулять и на ледяную гору: Таня, Маша, Лева, Лидди, Андрюша и Миша. Дети все катались, а я так прохаживалась. Лунная ночь удивительная, мороз 15°; так красива эта чистая, яркая белизна снега, деревьев, лунного освещения, что уйти невозможно, всё бы любовался. Я говорю Леве: «И ничего больше не надо, только смотреть на это». А он говорит: «А мне этого мало».

14 декабря. Дописала сегодня в дневниках Левочки до места, где он говорит: «Любви нет, есть плотская потребность сообщения и разумная потребность в подруге жизни». Да, если б я это его убеждение прочла 29 лет тому назад, я ни за что не вышла бы за него замуж!

День провела обычно: учила Мишу, возилась с Ванечкой, разговорилась с Диллоном; приехал Цингер, студент. Учила Сашу [71] «Отче наш», переписывала мало. С Машей говорила о Бирюкове. Она уверяет, что выйдет или за него, или, если я не хочу, ни за кого. Но прибавила: «Да что вы беспокоитесь, мало ли что может случиться!» И мне показалось, что она сама ждет избавления от этих случайно спутавших ее уз. Таня о чем-то таинственно переговаривается с Машей, и как будто весело.

71

Александра Львовна Толстая родилась в 1884 году.

Написала письма: Тане-сестре и письмо во французскую газету по поводу статьи в «Figaro» от 21 ноября 1890 года о выгоде, которую я извлекаю из заграничного издания сочинений Льва Николаевича, письмо Дунаеву и Александру Берсу.

15 декабря. День прошел бестолково. Уроку музыки помешал земский начальник Сытин, приехавший по желанию Тани поговорить о школе в Ясной. К обеду приехал Булыгин. Два раза ходила гулять с детьми. Второй раз – с Сашей, которая плакала вечером, что скучно. У нас и в доме-то какой-то на всех и на всем тяжелый нравственный гнет.

Левочка еще более мрачен и не в духе от приговора ясенских мужиков в арестантские роты за срубленные в посадке деревья. Но когда это случилось и приехал урядник, я спросила Левочку, что делать, составлять ли акт. Он задумался и сказал: «Пугнуть надо, а потом простить». Теперь оказалось, что дело уголовное и простить нельзя, и, конечно, опять я виновата. Он сердит и молчалив, не знаю, что он предпримет. А мне тоскливо, больно и вот как дошло – думала нынче поехать к Илье, проститься со всеми и спокойно лечь где-нибудь на рельсы – как Агафья Михайловна часто грозила. А страшно – потому что легко исполнимо.

Уехал утром Диллон, вечером Булыгин и Цингер. Гостей нет.

16 декабря. Да, я совершенно потеряла всякую способность сосредоточиться на чем-нибудь, на какой-нибудь мысли, чувстве или деле. Этот хаос бесчисленных забот, перебивающих одна другую, меня часто приводит в ошалелое состояние, и я теряю равновесие. Ведь легко сказать, но во всякую данную минуту меня озабочивают: учащиеся и болящие дети, гигиеническое и, главное, духовное состояние мужа, большие дети с их делами, долгами, детьми и службой, продажа и планы самарского именья, издание новое и XIII часть с запрещенной «Крейцеровой сонатой», прошение о разделе с овсянниковским попом, корректуры XIII тома, ночные рубашки Мише, простыни и сапоги Андрюше, не просрочить платежи по дому, страхование, повинности по именью, паспорты людей, вести счеты, переписывать и проч. и проч. И всё это непременно должно непосредственно коснуться меня.