Дневники 1862–1910
Шрифт:
25 декабря. Рождество: с утра у всех праздничное настроение. Весь день провозилась с елкой. Утром за кофе у Левочки с Левой был горячий разговор о счастье, о цели жизни, а началось с того, что Лева говорил о перемене часов еды и вообще о недовольстве формами нашей жизни. Левочка ему очень умно и хорошо говорил, что всё зависит от себя, от жизни изнутри, а не извне. Это было хорошо, но когда он начинает ставить в пример своих последователей, то делается досадно.
Елка прошла весело; было 80 человек с лишком ребят из деревни: мы усердно их оделяли, и наши были довольны и веселы. С Эрдели в первый раз говорила откровенно о его отношениях с Машей Кузминской и о его свадьбе будущей. Они жалки с Машей; им так хочется
27 декабря. Вчера журнала не писала. Не люблю праздников с их бездельем, суетой и стремлением всех веселиться. Весь день рисовала и клеила кукол, хочу устроить театр кукольный – для маленьких. К вечеру сделалась тоска от глупо и бездельно проведенного дня. Болели зубы, и ночь не спала. Сегодня с утра взяла «Смысл жизни» Рода и весь день не могла оторваться от чтения этой книги. Какое тонкое, умное, искреннее отношение ко всем вопросам жизни! Как правдиво, просто, без ломания говорится обо всех серьезных и сложных положениях нашего ежедневного существования! И язык прекрасный. Во мне эта книга подняла давно заснувший интерес ко всему живому и духовному. Я вдруг почувствовала возможность, помимо подавляющей проповеди Левочки, воспрянуть духом и создать свой собственный духовный мир.
Вечером пришли дворовые и прислуга наша ряженые и плясали под гармонию и фортепьяно. Это Таня всё хлопотала, и самой ей хотелось глупого веселья. Она и Маша тоже нарядились. Но как только Маша вошла, мы с Левой ахнули. Она обтянула себе панталонами совсем зад – оделась мальчиком – и стыда ни капли. Чуждое, глупое и бестолковое она создание.
Эти шумные явления действуют на меня всегда тоскливо. Я ушла в свою комнату, отворила форточку и взглянула на ясное, морозное, звездное небо и неожиданно вдруг вспомнила покойного У. Так мне стало грустно, невыносимо грустно, что он умер, что я навсегда, наверное, лишилась тех утонченных, чистых, умалчивающих, но, несомненно, более чем дружеских отношений, не оставивших ни тени укора совести и наполнявших столько лет жизни тем, что делало ее счастливой. А теперь – кому нужна моя жизнь, откуда ласковость, заботливость – разве только от Ванечки. И то хорошо, благодарю Бога.
28 декабря. Книга Рода в конце испортилась. Глава «Религия» неясна и выхода, то есть того смысла жизни, которого он искал, не веришь, чтоб он его нашел. И все мы не нашли и никогда не найдем его. В искании – и жизнь. А там – поглотит нас опять то начало – Бог, – от которого мы и изошли. Да, без этого постоянного сознания в себе божества нельзя жить. Я так привыкла ни одного шага в дне не сделать, чтоб не сказать в душе: помоги, Господи, прости, Господи, помилуй, Господи… Но жизнь моя – она совсем не божья, я это знаю, и всё мне кажется: вот-вот начну я, буду добра, ласкова ко всем, будет свет добра вокруг меня, в котором всем будет хорошо. И не могу. Присматриваюсь всё к Леве: в нем много содержания, ума и талантливости, но мало чувства внутреннего самосохранения, его всё суетит, беспокоит, интересует, волнует и даже мучает. Это молодость. Левочка-муж умел блюсти свой внутренний мир, но у него семьи не было, и привычка отсутствия этой заботы осталась навсегда.
Вчера справки надо было сделать для А.А.Толстой, и я перечитывала его письма ко мне. Было же время, когда он так сильно любил меня, когда для меня в нем был весь мир, в каждом ребенке я искала его же, сходства с ним. Неужели с его стороны это было только отношение физическое, которое, исчезнув с годами, оголило пустоту, которая осталась?
Вчера он говорил в зале с Левой о форме рассказа, которую искал и хотел создать, когда задумал писать «Крейцерову сонату». Мысль создать настоящий рассказ была ему внушена Андреевым-Бурлаком, актером и удивительным рассказчиком. Он же рассказал Левочке, что раз, на железной дороге, один господин сообщил ему свое несчастие от измены жены, и этим-то сюжетом и воспользовался Левочка. Сегодня он не совсем здоров, болит под ложечкой, и пищеварение дурно.
Весь день переписывала дневники Левочки; вечером так
29 декабря. Чудный, ясный, красивый, морозный день. Синее небо, иней на деревьях и неподвижная тишина. Мы все были на воздухе почти весь день. Дети и девочки катались на скамейках [74] , а Эрдели, Маша К., Лева и я – на коньках. Катаюсь я робко и плохо; но такое успокоительное и вместе упоительное чувство в этом движении!
74
Деревенский способ «катания на скамейках» состоял в том, что скамья переворачивалась и сидение служило санным полозом.
К обеду приехали Зиновьевы и мадам Жулиани с мальчиком. Зиновьевы понятные, приятные люди. Люба играла, и хорошо, но по-ученически, ничего не дает ее игра. Мадам Жулиани пела с Надей и одна. У нее в пении много страстности и в натуре, верно, тоже. Левочке не совсем здоровится, он тих и необщителен. Сережа уезжает к Олсуфьевым. Таня нервно весела.
30 декабря. С утра до обеда возилась с Ванечкой, няня уезжала к матери. Дочитала Рода, и молитва его опять понятна и искренна. После обеда с Андрюшей и Мишей готовили театр. Умственно сплю. Вечер все провели вместе, говорили о музыке спокойно, дружно. Лева ходил на деревню, вечеринка там.
31 декабря. Я так привыкла жить не своей жизнью, а жизнью Левочки и детей, что в тот день, когда не сделала ничего, что для них или касается их – мне неловко и пусто. Опять принялась переписывать Левочкины дневники. А жаль, что этой вечной сердечной зависимостью от любимого человека я убила в себе разные способности и энергию, а последней много было.
Привела в порядок денежные счеты, хотя за 20 месяцев итоги прихода и расхода не сошлись. Но меня это не огорчает, я так плохо записываю расходы. Телеграмма от Ильи, зовет крестить, Софья Алексеевна [75] отказалась, Таня тоже, и теперь я faute de mieux [76] . Но я не обижаюсь; мое дело с крошкой-внуком, а не с окружающими, и я рада его окрестить. Еду сегодня в ночь – под Новый год, в 5 часов утра.
75
Теща Ильи Львовича.
76
За неимением лучшего (франц.).
День переписывала и с детьми сидела. Все спокойны и дружны. Будем встречать Новый год тихо, одни.
1891
2 января. Вернулась от Илюши, окрестила маленького. Обряд с отречением от сатаны и проч. был привычно равнодушный. Но младенец с закрытыми глазками и трогательно спокойным выражением красного личика, с тайной его души и его жизни всегда трогателен и вызывает молитву о нем. В Гриневке много Философовых, все такие большие, толстые, но удивительно добродушные и в обращении, и в жизни. У них много простоты настоящей, не деланной и отсутствие всякой злобности. И это очень хорошо. Илья какой-то растерянный и, точно нарочно, ни о чем не задумывается, а весь разбрасывается по мелочам.
Домой приехать было грустно; видно, никому дела не было ни до меня, ни до моего приезда. Я часто думаю, почему меня не любят, когда я их всех так сильно люблю. Верно, за те вспышки мои горячие, когда я бываю резка и говорю крайности. Потом все собрались, но даже поесть ничего не приготовили, что, впрочем, меня не огорчило. Один Ванечка и немножко Саша показали: первый – восторг шумный, вторая – тихую радость.
Застала приехавшего Колечку Ге и Пастухова. Первому я обрадовалась; люблю его доброе радостное лицо и такую же душу. Миша не совсем здоров. Приехали Давыдовы, старались их развлекать, но боюсь, что им было скучно. Он сам очень симпатичен, и я ему всегда рада.