Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
До Каманина ехать было недалеко — километров 20–25. Но шофер ночью заплутался и пришлось заночевать в деревушке. В 8 утра подъехали. Живописное местечко, пруд, лесок. Каманин не спал, сидел за картой в кабинете. Пополнел, в генеральской форме, держится солидно — командир корпуса.
— Я тебя ждал, ждал. Обычно ложусь в 9, а тут ждал до 11. Потом приказал приготовить тебе постель, ужин и лег спать.
Потолковали обо всем. Позавтракали, выпили. Он приказал приготовить самолет „У-2“ и полетел по полкам. Я поехал к Байдукову в дивизию. Нашел его в школе. Там его штаб. Сидит в маленькой комнатке. Мебель — крошечный стол и стул. Для меня принесли парту. На столе — два телефона — полевой и радио, оба для связи с полками. Связь с корпусом — телеграф (свой). Выглядит Егор хорошо, моложаво, одежда не генеральская, а обычная, за исключением погон. Держится просто, но резко. Очень обрадовался, много расспрашивал про Москву, про друзей, про дела и новости. Хотя воюет уже два года, но чувствует себя по-прежнему летчиком-испытателем.
— Мы по нужде на войну пошли, нас совесть погнала. Кончится — опять на завод уйду.
Много и интересно рассказывал. Его люди бомбили под Хорьковом, под Полтавой, Богодуховым, Грайвороном, Ахтыркой, Ковягами и др. Очень хвалил ст. лейтенанта Молодчика. Над целью прямым попаданием пробили плоскость, вышел мотор. Решил — все равно вломиться в колонну. У самой земли мотор забрал. Он полетел вдоль колонны, но так низко, что обломал костыль о машины. Прочесал, улетел, сел на чужом аэродроме, затем вернулся к своим.
Сам Егор много времени, особенно в период прорыва, пробыл на переднем крае, руководя на месте, по радио. Был свидетелем гибели Апанасенко, зам. командира фронта. Все вместе поехали выбирать место дня нового НП танковой армии Ротмистрова. Впереди ехал на „Виллисе“ нач. штаба армии, за ним, метрах в 300–400 остальные. Когда машина начштаба поднялась на высотку — из кустарника неожиданно в 5-10 шагах выскочили немецкие автоматчики: „Рус, сдавайся“. Шофер резко повернул. Стрельба. Убили сидевшего сзади нашего автоматчика и еще одного бойца. Неожиданно близко раздался выстрел „Тигра“. Решили поехать в другое место. Байдук и нач. артиллерии вышли из машины и лежали в траве, что-то высчитывали. Показалась большая стая немецких самолетов. Апанасенко предложили лечь, но он поехал дальше. Бомба. Убит. Ротмистров легко ранен. От Байдука ближайшая бомба разорвалась метрах в 15.
Много говорил об организации: горючее, боеприпасы, определение цели, приказ-задача, прикрытие и позывные прикрытия, обозначение переднего края. Рассказал хороший сюжет для фильма о деревне Ванино-Маторино.
— Пишешь что-нибудь?
— Какое там! Вот читаю с первого дня войны „Сыновья“ Фейхтвангера и то никак дочитать не могу. Поохотиться и то некогда.
Перед отъездом с фронта к себе я заехал к нему еще раз. Пообедали и пошли дальше. На этот раз он курил уже не табак, а папиросы („авио“) и страшно был доволен.
Числа 10-го я пробовал позвонить из квартиры Хрущева в редакцию. Просидел с Первомайскм с 8 часов вечера до полуночи и все безрезультатно: Москва была занята. За это время 6 раз звонил колокольчик: так на КП объявляют воздушную тревогу. Была и стрельба, но бомб не было.
Перед нашим отъездом перебрались на новое место — южнее. Ночевали в селе, около леса. За последние дни в этом лесу и на окраине села (оно освобождено 5 дней назад) выловили около 40–50 немцев. Майор нас специально предупреждал: с оружием не расставаться ни на минуту, по одиночке не ходить, спать с дежурствами.
Отлично выспались, поехали к себе на Центральный. Подъезжая к Курску, встретили Бориса Полевого и Росткова — они ехали под Харьков из Москвы. Совсем как в „Лесе“: „Я из Керчи в Вологду, а я из Вологды в Керчь“. Зашли в какую-то хату на окраине, поговорили, рассказали об обстановке, я взял у них табачку, и поехали дальше.
Вообще, народу повидали много. На Воронежский прилетели сначала из „Кр. Звезды“ Денисов и Галин, затем из „Известий“- Антонов и Гурарий. У Каманина встретил знакомого метеоролога из ГАМС'а, в штабе воздушной — профессора из ВВА.
На обратном пути заночевали в селе Жданово. Вошли в одну палатку. Сидевший там человек долго смотрел на меня: „Я вас знаю“. Разговорились. Оказалось — некий Михаил Чех. Он учился в КИЖе и в 1936-37 г.г. некоторое время работал у нас в отделе писем. Потом был в Бурят-Монголии, работал там в газетах. На войне — автоматчик, командир отделения. Во время немецкого наступления под Орлом 6 июля был тяжело контужен при взрыве снаряда. Сначала оглох, паралич, сейчас отошел. Находится в госпитале, выздоравливает. В этом госпитале мы и ночевали. Постелили нам две койки с чистым бельем и мы просто блаженствовали: две простыни, чистота.
Въехав в село, где была наша база, мы увидели на пригорочке могилу. Подошли. Свежая насыпь, свежие цветы, надпись „Боевому журналисту тов. Бельхину от друзей“. Это было 17 августа. Оказывается, накануне он вместе с Пашей Трояновским и Кудрявцевым (все трое из „Кр. Звезды“) поехали в Дмитриев-Льговский. На обратном пути наткнулись на пробку. Отъехали метров на 300 к речке и начали умываться. Налетела шестерка „Юнкерсов“- бомбежка. Залегли. Улетели. Трояновский слышит голос Кудрявцева: „Я ранен“. Паша кинулся к нему — осколок в ноге, ушел сантиметров на 5, и поцарапана голова. Перевязал. Бельхин лежит неподвижно — осколок пробил голову, мгновенная смерть. Он лежал около реки и вся вода стала красной. А шофер, который лежал у него в ногах, остался невредим. Самого Пашу три раза перевернуло взрывной волной, но он остался целехонек. Ну, остановил он машину с боеприпасами, погрузил наверх тело капитана Константина Бельхина, посадил в кабину Кудрявцева, отвез обоих в госпиталь в Дмитриев-Льговский. Кудрявцев и сейчас там — ранение серьезное. Таковы грустные дела.
21 августа.
Послал в редакцию подвал „В небе Украины“ — о воздушной войне на Харьковском направлении.
22 августа.
На нашем фронте — тишина. На Харьковском и Брянском направлениях наступление застопорилось. Идем там вперед по 6–8 км. в день. Харьков все еще у немцев. А числа 12-го нач. ПУ Воронежского фронта генерал-майор Шатилов, узнав, что я на следующий день собираюсь ехать под Харьков, сказал мне: смотрите, не опоздайте!
Газетчиков на нашем фронте осталось совсем мало. Известинцы Кригер и Трошкин уехали в Москву, краснозвездинцы Олендер и Буковский перебрались на Воронежский, а Андрей Платонов — в Москву, ТАССовец Липавский уехал на Степной, корреспондент Информбюро Пономарев — в Москве. Весь Голливуд распался…
Живем мы на окраине деревни Большая Михайловка. Я, Макаренко и Коршунов занимаем хатку у бездетной старушки Тимофеевны. Она бедна, как церковная крыса, не имеет даже огорода, из живности — коза. В нашем распоряжении комнатка, шириной в 4 шага, длиной в 6 шагов. Спим на полу, на соломе, вдвоем с Яшей (вот уж полтора месяца мы спим с ним вместе, либо на одной койке, либо рядом на полу). Стоит холодная пронзительная погода, резкий ветер. Несколько дней было сплошь облачно, сегодня раздуло, но по-осеннему холодно.