Дневники 1932-1947 гг
Шрифт:
Снова дождь.
14 ноября.
10-го ноября снова поехали в Киев. На этот раз ехали напрямую, через Предмостную Слободку. Мост тут только строили. Мы первыми перешли на ту сторону, часть пути шли по взорванным фермам ж.д. моста, часть шагали по понтонам, а остаток проплыли на лодке. Шел дождь, шли и мы, было очень холодно.
Вместе с Александром Гуторовичем остался в Киеве ночевать и заночевал до вчерашнего дня. Вечером 10-го стало скучно и мы решили походить «по огонькам», наблюдая, как живет народ. Почти всюду мы видели только что возвратившихся в свои жилища людей: холод, узлы с вещами, голодных ребятишек.
Чтобы оправдать визит, мы придумали, что ищем семью командира Джапаридзе. Постепенно наш рассказ облекался плотью: Джапаридзе, выдуманный нами, вначале был в Киевском окружении, потом партизанил, затем командовал полком и получил два ордена. Семья его, состоявшая вначале из одной жены, получила от нас еще двух сестер, одна из которых была артисткой («кажется, пианисткой, т. к. он рассказывал, что мешали спать»), деда и посаженного немцами дядю.
Любопытно, что многие говорили, что слыхали эту фамилию, провожали нас к дворнику, и тот смущенно разводил руками: может быть, они жили под чужой фамилией? Да, возможно.
Но самое трагическое происшествие с Джапаридзе произошло на следующий день. Корр. «Последних известий по радио» Вася Ардаматский затащил нас вечером 12 ноября на квартиру к артистке театра оперы и балета Шуре Шереметьевой, которую немцы арестовали и около года продержали в концлагере (я об этом написал сегодня в очерке «Встречи и рассказы» — см. Правду). Около двух часов она рассказывала нам о пережитом. В основном, это была правда, ибо это чувствовалось в ее словах, поведении, репликах матери и дяди. Затем она стала рассказывать о своих знакомых, погибших в лагере, называла фамилии.
— А Джапаридзе? — спросил Гуторович.
— Погиб, — категорически ответила Шура. — Расстрелян.
— Как? — растерянно переспросил Сашка.
— Да, — подтвердила она. — И вместе с женой. Очень милая была женщина.
Так погиб не только наш Джапаридзе, но и его семья. Аминь!
За эти дни Киев заметно оживился. Появились не только ростки нового, но и ростки бюрократизма. У секретарей обкома и горкома появились секретарши, докладывающие о посетителях. Появились талоны в столовую, списки «А» и «Б» и проч.
Но город оживает по-настоящему. Во всех домах появились люди. В жилищных отделах — свалка. На предприятиях выдали первый хлеб и т. д. и т. п. Все это я описал в посланном вчера очерке «Становление» (см. Правду)
Вместе с Гуторовичем я остановился на квартире по ул. Горовица у бывш. командира одного из кораблей Днепровской флотилии Ары Георгиевича Гулько. Он прорывался к своим, но не прорвался и замаскировался в Киеве под какого-то агента. Таких моряков было много и большинство уцелело. И он и его жена Анастасия Федоровна трогательно ухаживали за нами, отдавали нам последний кусок (мы пришли пешком, без машины и, естественно, без харча.) Она купила и сварила нам конины, истратила на нас последний фунт муки, последнюю заварку чая: мы не знали, куда деться, но не могли и обидеть их. Вчера, когда приехал Макаренко, я взял у него буханку хлеба, табаку, 10 кг. картошки и оставил им.
Разъезжая по городу, мы вспомнили о приглашении старичка Горбача (Корнея Степановича) отведать его табачку и завернули к нему. Встретили нас по-царски, точнее — очень приветливо. Он сразу достал самогона и объяснил на чистоту, что многие думали, ну что же — немцы такие же люди, да еще культурные. А как пожили с ними, так другое запели. Слова немецкая культура стали ругательными. 23 года советской власти не научили нас так ценить эту власть, как два года прожитых под немцем.
Вчера днем мы уехали из Киева на базу. Доехали (по дальне переправе) к 7 часам вечера. Тут узнали, что, наконец, приехал Сиволобов, у него дорогой сломалась машина. А Сашки все нет!!!
Пообедали. В это время приходит майор Крылов и сообщает, что взят Житомир. Надо в номер! Поехал с ним на узел, там написали. И вернулся я только в полночь.
Сегодня с утра ясный день. Сначала пошли в баню в госпиталь, помылись. и прожарились. Стало легче на душе.
Потом сели писать. Написал очерк «Встречи и рассказы»- о немецких зверствах в Киеве.
Ночь ясная, лунная. Всю ночь неподалеку немец бомбит. Дрожат стекла. Бомбит очень интенсивно, крупными порциями. Стреляют зенитки, шарят прожектора. Все мы скорбим о пасмурных нелетных днях.
В числе прочего, по нашим предположениям, бомбят и Киев. К слову говоря, вчера, когда мы уезжали из города, было слышно несколько крупных взрывов. Возможно, взлетали заминированные впрок здания.
— Вот так залезешь на бабу, а доёбывать будешь уже в царствии небесном, — мрачно пошутил какой-то боец.
16 ноября.
Вчера устроил себе полу-выходной день. С огромным удовольствием читал просто с жадностью накинулся на чтиво. Читал рассказы Хемингуэя. Очень сильно сделаны «Снега Килиманджаро» — умная вещь. Вечером читал рассказы О'Генри, какие у него гиперболические образы.
Сегодня с утра чувствую себя неважно. Видимо, сильно простудился. Заложило уши. Трудно собраться с мыслями. Начал писать, но не выходит. Лягу-ка!
К вечеру отошел. Написал очерк о киевском театре оперы «Расстрел культуры», а потом даже сыграли в преферанс.
Немцы вчера начали активные действия под Житомиром (юго-восточнее) во фланг нашим. Вчера — 120 танков и 4 полка пехоты. Сегодня — новые силы. Положение тяжелое. В районе Фастова они забрали обратно Кнорин. Бои идут тяжкие.
Макаренко сегодня уехал под Гомель.
25 ноября.
Немецкое наступление продолжается. Цель ясная — Киев. Мы отдали Житомир, Коростышев, Брусилов. Бои идут в 60 км. от Киева. Жестокие. Позавчера немцы бросили в бой одновременно 800 танков. Все хозяйство Черняховского из-за этого вынуждено было прекратить наступление на Полесье, повернуться фронтом параллельно шоссе Киев-Житомир и драться. Кроме того, туда бессчетно идет техника с востока и люди.
Киевляне уже начали тревожиться. Вчера мы приехали в город. Все спрашивают: