ДНЕВНИКИ 1973-1983

Протоиерей Александр Дмитриевич

Отсутствие во всех этих "тупиках" главного вопроса – что такое освящение . Если оно – в "сотворении" святых "реальностей" (Тела и Крови Христа, например), создание "святого", то тогда естественно "освятительную" функцию приписывать Духу Святому. Но если оно – явление, показание, дарование Царства Божьего, Троичной Жизни, то тогда освящение есть всегда причастие этому Царству как благодати Сына, любви Отца, причастия Духу… Отец являет Сына, Который являет Отца, Который посылает Духа как само это знание, общение, причастие.

В Евхаристии все это (Царство Отца, Сына и Святого Духа) совершает

Сын, все это являет Дух Святой.

Благодарение возвело нас, Церковь, на небо, к небесному престолу. На небе – нет иной Пищи, иного Пития, как Бог, даровавший нам как нашу жизнь

546

Сына Своего. Поэтому хлеб и вино претворяются этим восхождением нас, в Сыне, к Отцу. И Дух Святой являет нам его как совершенное, исполненное, завершенное – дарованное нам как причастие ("якоже быти причащающимся", "нас же всех от единого хлеба и чаши причащающихся…").

Цель творения исполнена и явлена… Что происходит с хлебом? Он исполнен : сие есть самое честное Тело… Что это значит? То, что его назначение – предвечное, Божие – исполнено . Он приобщает нас – во Христе – Богу, делает нас тем, для чего мы созданы. Это значит, что в "мире сем", в его категориях с ним – хлебом – ничего "не происходит", ибо то, что происходит, духовно , в Духе. Тут "плоть не пользует нимало", и все разговоры о субстанции ничего не разъясняют, как не разъясняют ничего и разговоры о "моменте". Но зато "блаженны вы, что видите…" Нельзя Царство Божие объективно "вставить" в рамки, законы, связи "мира сего". Потому и Христа ученики не узнавали "объективно", но знали , что это Он, – духовно.

Ранняя Церковь поэтому никогда не говорит о Евхаристии в отрыве от Церкви, собрания . Объяснить Евхаристию в отрыве от того, что совершается в ней прежде всего с самой Церковью, – невозможно . И потому как только такое объяснение началось, оно неизбежно привело к тупику.

Но как все это сказать в моей главе? Чувствую, реально чувствую – бессилие слов . Тут нужно тоже "в Духе", иначе же "удобнее молчание". А между тем я убежден, что все это бесконечно важно именно сейчас, что от этого все зависит в самой Церкви.

Вчера днем – поездка с Л. в Найяк, в госпиталь к Мише. Осеннее солнце, золотые холмы за Гудзоном, водная ширь. Как я люблю эту печалью и смирением, но и каким-то таинственным торжеством пронизанную красоту осени.

Денвер, Колорадо. Суббота, 1 ноября 1980

В Денвере на очередном retreat. Все эти дни, в связи с "церковными" делами, размышления о том, что в каком-то разговоре я назвал "романтическим Православием"… Мне кажется, что это определение удачно тем, что оно обнимает собою многие как будто и не связанные друг с другом "проявления" и "тенденции" современного Православия:

– "номинализм" (все эти "Антиохии", "Александрии" и пр.);

– литургический слепой консервагизм;

– культ "прошлого";

– богословская возня почти исключительно с Отцами;

– апокалиптизм;

– ненависть к современному миру (а не к "миру сему");

– эмоционализм;

– культ "внешнего" (бород, ряс, "стиля").

Все то, что, иными словами, делает Православие бессильным , не только внешним, но и внутренним гетто (а не вызовом, борьбой, ответом, жизнью ).

"Романтизм" – это прежде всего – и в жизни, и в культуре – мечтание , примат "чувства", "сердца" над "различением", истиной и т.д. Это отталкивание от реальности во имя мнимой реальности, это вера в иллюзию.

547

Среда, 19

ноября 1980

Вся прошлая неделя (с 9 по 15 ноября) в Детройте, на Всеамериканском Соборе. Первые три дня с Льяной. Комната на двадцать восьмом этаже, с огромным видом на реку и на канадскую равнину за рекой, на небоскребы, улицы… И все время, все эти дни, все залито солнцем… Обычная суматоха, заседания, кулуарные и ресторанные разговоры, интервью. Но каждое утро – Литургия с огромным – в сотни голосов – хором, а каждый вечер – вечерня, и все время, несмотря на отель и на суету, чувство Церкви. Все прошло хорошо и гладко. Но противное чувство осталось от маленькой, но агрессивной группы "правых" фанатиков, от их криков в микрофон, от их совершенно идиотского "максимализма". Вечный, отвратительный полюс "религии" – фанатизм, страх, слепота, самолюбованье. И, ко всему этому вдобавок, – бетонная глупость и узость. Но, повторяю, это маленькая группа, а большинство Собора здоровое.

Новые наши звезды: епископ Василий (Родзянко) – "лирический тенор", но и тенором этим, и, главное, видом (борода, волосы до пояса, деревянный посох и т.д.) чарующий наших ортодоксов. Епископ Петр (L'Huillier) – знающий наизусть все номера всех канонов… Все это удовлетворяет вечную жажду демократической Америки – жажду "вождей", "моделей"… Увы, оба этих новых наших владыки – боюсь – неисправимые нарциссы , однако хотя бы добрые, культурные и кровно любящие "церковность". Quod erat demonstrandum1.

В пятницу, после конца Собора, переезд в другой отель. Наречение и хиротония нового румынского епископа – Нафанаила. Все прошло хорошо, и не только внешне, а и на глубине …

Четверг, 20 ноября 1980

Купил вчера Набокова "Lectures on Literature" (Austen, Flaubert, Kafka, Joyce. Proust)2. Пока что пробежал две-три страницы посередине книги. Все тот же блеск и какая-то странная навязчивая защита литературы от самого понятия "содержания". Это как бы кулинарный подход к литературе. От хорошего завтрака в первоклассном отеле ничего не требуется кроме того, чтобы был он вкусным . Отсюда великое французское искусство соусов и всяческих "заправок". Но ресторанное искусство, действительно, и не требует "оправдания", отнесения себя к чему-то "высшему" (разве что с аскетической точки зрения, с которой требует оно не оправдания, а осуждения). А литература, слова и ими воплощаемое видение мира? Мне ясно теперь, что моя вечная любовь к Набокову, вернее – к чтению Набокова, – того же порядка, что любовь к хорошему ужину. Но если так, то не применима ли и здесь "аскетика"? То, что так сильно мучило Толстого, – не мучит Набокова. Или, может быть, сама его ненависть к истолкованиям и оценкам литературы по отношению не к "кухне" и "ресторану", а вот к тому, ненавистному ему "свыше" – и объясняется таким "подавленным" мучением? Не знаю, нужно будет вернуться ко всему этому по прочтении книги.

1 Что и требовалось доказать (лат.).

2 "Лекции по литературе" (Остин, Флобер, Кафка, Джойс, Пруст) (англ.).

548

Понедельник, 24 ноября 1980

Два тихих, спокойных дня дома. Написал очередной скрипт для "Свободы". Прогулка – вчера – по Крествуду темным ноябрьским днем. Вечером – [о.] Иоанн] М[ейендорф] и Том с Аней ([мои] именины). Все те же, как всегда, разговоры – о только что уехавших московских архиереях (епископ Хризостом), о наших епископах, обо всей церковной "эмпирии" со всеми ее мелкими и крупными страстишками. Раньше все это меня волновало, раздражало, мучило. Теперь чувствую все большую "отрешенность". Человеческий анализ к Церкви не то что неприменим, он заведомо частичный и уж, во всяком случае, не решающий. По-человечески рассуждая, все наше "православие" hasn't got a chance1 : если Папе не "справиться", то куда уж нам… Поэтому беспокойство за Церковь, не желающую так очевидно быть "спасаемой" по нашим рецептам, в конечном итоге – греховно, от гордыни… Ибо "ничего не значащее избрал Бог"2 …