Дневники Берии подтверждают: Виктор Суворов прав!
Шрифт:
В самом деле, 25 апреля 1943 г. СССР обвинил польское правительство в пособничестве «подлой фашистской клевете» и разорвал с ним дипломатические отношения, хотя ни одного совместного с Германией заявления польское правительство не делало, и не было никаких оснований «предполагать, что это согласовано с немцами», а обращение поляков в Международную Комиссию Красного Креста соответствовало всем нормам международного права [30] .
Приведя последнюю цитату из бериевского дневника, С. Кремлев находит, что она — «важное подтверждение того, что и так, впрочем, ясно сегодня любому объективному аналитику (из чего это должно быть ясно — простите за каламбур, из дневников Берия и комментариев Кремлева совсем не ясно. — Д.
30
Солонин М. Мозгоимение. С. 210–211.
И в чем же это подтверждение? В том, что «Коба взбешен»? Но ведь само по себе это ничего не доказывает: любой преступник будет, скажем так, не в восторге, если люди узнают о преступлении, которое он надеялся скрыть!
Однако вот что интересно: в той же записи от 23 апреля 1943 г. Берия пишет, что поляки при приближении немцев «разбежались» из советских лагерей: «Им надо было идти в тыл самостоятельно, а они остались у немцев. Что ж, свое они получили. Эта публика всегда заявляла, что лучше быть мертвым, чем красным» (2. С. 111). Что предпочли остаться у немцев — вообще-то правдоподобно, с учетом того, что, во-первых, Германия подписала конвенцию 1929 г. об обращении с военнопленными, а СССР — нет, а во-вторых, как правило, энкавэдэшный конвой действительно убегал при приближении немцев!
Проблема в том, что при этом заключенных не бросали, а старались уничтожать, если не было возможности их эвакуировать, а в неразберихе Смоленского сражения последнее было, скажем так, нелегко. Это называлось «ликвидация по первой категории», причем расстреливали, кстати, не только осужденных, но и подследственных, чья вина еще не доказана! Ну, да тут НКВД «не заморачивался»: лучшее доказательство — то, что ты здесь, а не дома; арестован — значит, виноват!
Но допустим, что в неразберихе Смоленского сражения расстрелять поляков тоже не успели. Поверим в такую возможность. Однако как тогда объяснить, что в 1990 г. смоленская коммунистическая газета сообщила: мол, рассказывает участник войны, некто М. Задорожный, который «долго молчал»…
Стоп! Спросим: а почему «долго молчал»? Полвека молчал, а тут прорвало? Есть мнение среди поклонников Сталина, что в годы «перестройки» и в позднейшие многие молчали, потому что-де это было небезопасно (приводятся сведения о неких работниках прокуратуры, у которых-де были проблемы из-за несогласия с официальной «перестроечной» версией), так почему раньше ничего об этом не было сказано, например, в 1944 г., когда расследовалось, кто же все-таки поляков расстрелял, и советская сторона вынуждена была отбиваться от таких обвинений? Почему не выпустили этого солдатика свидетелем на Нюрнбергский процесс, когда 1–3 июля 1946 г. рассматривался вопрос о расстрелах в Катыни и советская сторона так и не смогла доказать виновность немцев (что, впрочем, не помешало СССР в «научных» трудах о Нюрнбергском процессе утверждать обратное)? [31]
31
Солонин М. Мозгоимение. С. 216–217.
Ну, да ладно. Посмотрим на сам рассказ М. Задорожного. Он сообщает, что в августе 1941 г. их полк остановился в лесу, не доходя до Смоленска. «Это было днем. Вскоре услышали автоматную и пулеметную стрельбу. Через некоторое время выбежал взволнованный солдат — зеленая фуражка, зеленые петлицы. Командир батареи лейтенант Кучкин спросил у него, что это за стрельба. Солдат ответил, что немцы ворвались в расположение лагеря военнопленных поляков, охрану перестреляли и расстреливают поляков. А этому солдату удалось убежать». [32]
32
Рабочий путь (Смоленск). 1990. 9 января.
Простите, но не делали так немцы с военнопленными ли (даже с советскими, с которыми вообще обращались гораздо хуже, чем с другими), с узниками ли сталинских лагерей, попадавшими им в руки, не расстреливали вот так сразу, не разбираясь и вопросов не задавая. Даже евреев, чтобы расстрелять, предварительно надо было вычислить, для чего пленных строили и на взгляд (или еще как-то — черепа там измеряли или еще что-нибудь, не знаю точно) определяли людей с еврейской внешностью.
И потом, все-таки конвой эвакуировался и поляки разбежались, как информирует нас Берия и подтверждает Кремлев, или конвоиров перестреляли прямо в лагере вместе с поляками, как сообщает Задорожный?
А вот у Юрия Мухина (в «Антироссийской подлости») имеет место уже третий сценарий: «…пленные взбунтовались и решили сменить исправительно-трудовые лагеря в СССР на лагерь военнопленных у цивилизованных немцев… С конвоем ушло только несколько человек, евреев по национальности, остальные остались ждать «обхождения в соответствии с принятыми международными нормами» (кавычки Мухина. — Д. В.).Вот и дождались». [33]
Так все же что там произошло: конвой эвакуировался и поляки разбежались, как утверждает Кремлев, или конвой — по Задорожному — перестреляли немцы вместе с поляками, или — по Мухину — конвой ушел, а поляки «не захотели» с ним уходить? И конвой «взбунтовавшихся» не перестрелял, что, как мы уже сказали, обязан был сделать и безо всякого «бунта», если не было возможности эвакуировать? Короче говоря, очевидно, что господа коммунисты разучились не только складно врать, но даже хотя бы согласовывать свое вранье друг с другом! Расчет на то, что глупый «пипл» все «схавает»? Впрочем, если да, то в отношении поклонников Сталина такой расчет в значительной мере оправдан…
33
Цит. по: Солонин М. Мозгоимение. С.243.
А вот еще интересный момент. Сам же Кремлев обращает внимание на лакуну в дневнике Берия с 10 по 20 июня 1941 г., добавляя, что и в дальнейшем во второй половине 1941 г. и в 1942 г. имеются значительные лакуны, и высказывает предположение (со слов «Павла Лаврентьевича»), что «хрущевцы» вымарывали нечто невыгодное для Никиты Сергеевича, но по недосмотру (так как дневники писались на отдельных листах) не все вымарали. На чем основано такое предположение, опять же, из комментариев непонятно. Но о лакунах военного и послевоенного времени мы еще подробно поговорим.
А вот насчет лакуны с 10 по 20 июня у Кремлева мнение иное: Лаврентий Павлович в это время отсутствовал в Москве, выполняя какое-то важное поручение (1. С. 260, 262). Хотя тут все может быть гораздо проще: перед самой войной работы было столько, что ему было просто не до дневника. Правда, 10 июня 1941 г. в дневнике записано: «Был крепкий разговор. Без дураков. Коба выслушал. Георгий (Маленков. — Д. В.)меня поддержал. Пригласил (Сталин) от Всеволода (нарком госбезопасности В. Меркулов) Богдана (Б. Кобулов, заместитель В. Меркулова), тот по своей линии подтвердил. Коба сказал: ну, раз так, сам езжай и посмотри. Еду» (1. С. 259). Загадочно звучит, непонятно, о чем идет речь, но нет никаких оснований считать, что все десять дней Берия отсутствовал в Москве, даже если 10 июня куда-то и уехал (о том, куда и зачем он в этот день или в один из последующих между 10 и 20 июня мог уехать, мы еще поговорим).
Сам же Кремлев добавляет, что «при всем желании как-то выговориться наедине с дневником возможности для этого у Берии (вообще-то фамилия «Берия» не склоняется, но, цитируя комментарии Кремлева, мы будем следовать орфографии оригинала. — Д. В.),конечно, не было» (1. С. 262).
Но и последующие лакуны первых полутора самых трудных лет войны разве нельзя объяснить этим же — занятостью? Кстати, один из главных доводов противников подлинности дневника как раз в том и состоит, что Берия, мол, просто некогда было его писать. Но, повторяю, к военным и послевоенным лакунам мы еще вернемся.