Дневники Фаулз
Шрифт:
У меня тоже есть свои вывихи. После беспредельного захваливания «Коллекционера», после тошнотворного возвеличивания, какой он претерпел в киномире, пройти через такое по-своему освежающе. Писатели даже больше фруктовых деревьев нуждаются в подрезке. Правда, в литературном мире Англии слишком много такого, что по контрасту с научной подрезкой можно назвать грубой обработкой дерева топором, язвить стало настолько модно, что постепенно складывается мягко-добрая противоположность ему — противоположность, единственной целью которой является подпитка того самого злобного брюзжания, что характеризует первую тенденцию. Как бывает всегда, когда утрачивает импульс возникающая из пепла войны воля к добру, все наше время растрачивается на банальность и пустопорожность. Весь вопрос в том, чтобы привлечь покупателей, и справедливость какого бы то ни было толка, не говоря уж о беспристрастном
Ко всему прочему все это наваливается в самое неподходящее время. Теперь, когда «Волхв» окончен, я, как обычно, чувствую себя совершенно опустошенным, родовые схватки ощущаешь еще долго после того, как ребенок окажется завернут в пеленки. Ничего нового не зачато. А то, что было зачато раньше, умерщвлено.
7 июля
Не знаю, как люди могут пребывать в состоянии d'esoeuvr'e [841] . Я не могу ни к чему себя приспособить, ничем заняться, ни на чем сосредоточиться. Где-то в дальнем уголке ума шевелится мысль о попытке написать пьесу о Робин Гуде — «Вне закона». Но позавчера вечером мы попали на «Короля Иоанна» Джона Ардена (он идет под названием «Леворукая воля»). Исторические пьесы таят в себе непреодолимые языковые трудности. Когда их язык слишком современен, он режет слух, когда слишком архаичен — навевает скуку. Миллеру, впрочем, в «Суровом испытании» удалось пройти по канату; так что это возможно.
841
Праздности (фр.).
Я мог бы завтра же приняться за «Л.» [842] . Но роман — все равно что гора. Чтобы ее штурмовать, нужны подготовка, время и отвага — потребность достичь вершины.
26 июля — 3 августа
Ищем дом на западе.
Проезжаем Бат. Запах сырого ячменя, прелой пшеницы. Едкий, но не противный.
Янтарно-серые стены Бата. Покупаем несколько антикварных вещиц, что приводит меня в хорошее расположение духа. Сознаю, что ничего хорошего в этом нет, но так получается.
842
Рабочее название этого неосуществленного замысла — «Лис». Роман должен был стать повествованием о выходце из английской аристократии, принимающемся истреблять людей из среднего и низшего классов.
Движемся в Мендипс. Заросли дайерз-гринвида [843] , несколько ненароком залетевших мраморных белых [844] . А затем направляемся в Уэльс — чуть ли не итальянский город, живущий туризмом. Припарковаться негде, повсюду толпы любопытствующих, а самих достопримечательностей будто и нет.
Пару дней колеблемся, облюбовав в Стейуэлле, в двух милях к северу от Седжмура [845] , дом под названием «Мыза аббата». Сад приятный, дом старый, хотя и реконструированный, его первоначальный каркас погребен под грузом современных удобств. Местность между Мендипсом и Куантоксом очень живописна: плоские луга, серебристые, поросшие вереском и болотной валерианой, коровы, в отдалении — серые и голубые холмы; в это дождливое лето луга залиты водой — чуть по-голландски, чуть по-французски.
843
Луговой кустарник без шипов.
844
Черно-белая бабочка с приметной окраской.
845
Полоса земли в Западном Сомерсете, окружающая холмы Мендип и Куанток.
В Уэльсе мычит скот.
Ферма в дальнем Куантоксе, в Спакстоне. Хозяйка-неврастеничка не позволяет нам осмотреть ее изнутри.
— Сколько раз говорить, что дом открыт для осмотра только по субботам!
Вокруг томительная аура безысходности. Садясь в машину, слышим, как она усталым голосом одергивает ребенка:
— Эдвина! Эдвина! Не делай этого!
Ласкающая собаку девочка грустно застывает в окне. Позже узнаем, что муж хозяйки — один из двоих моряков, спасшихся в момент крушения «Гуда» в 1942 году [846] ; у него есть деньги в Аргентине, но «он не может их получить». Эдвина, должно быть, наречена в честь леди Маунтбэттен. Физически ощутимы витающие над фермой нищета и социальные претензии, ими насквозь проникнуто прогорклое, как сопревшее сено, существование ее обитателей. В стоящем по соседству пабе заводим разговор с его владельцем, по виду тоже бывшим военным.
846
В действительности корабль флота его величества «Гуд» был потоплен «Бисмарком» в 1941 году, от гибели спаслись трое находившихся на его борту моряков.
— У этой женщины с головой не все в порядке, — откровенничает он по поводу матери Эдвины. — Желая осмотреть ферму изнутри, люди у нас тут по неделе торчат.
Обедаем в Скуирреле, в Веллингтоне. Обслуживает нас миниатюрная официанточка лет пятнадцати или около того, близорукая, светловолосая, с сомерсетским выговором и нездешней (действительно нездешней, так она ангельски невинна) улыбкой. Улыбкой очень неспешной и широкой, как полумесяц. Девушка до того робка и застенчива, что от нее как официантки ни малейшего толку. Но она — придорожное видение, из тех, какие побуждали рыцарей соскакивать с лошади и преклонять колена. Снимаемся с места и снова рассматриваем дома между Тивертоном и Барнстейплом. Но все они находятся слишком далеко, навевают слишком грустные мысли, слишком затеряны в холмах, эти прибежища пасторов викторианства, до сих пор отдающие капустным отваром и старинными деревенскими празднествами.
В Барнстейпле оказываемся в самой гуще массового десанта с промышленного севера в Корнуолл и Девон. Свободных комнат нет нигде. Дождь хлещет как из ведра. Вывески «Ночлег и завтрак» обернуты мешковиной. В конце концов нам удается приземлиться в Торрингтоне, в жуткой гостинице с ярко-красными коврами и стеклом с выгравированными на нем рыбами.
На следующее утро навещаем еще одно меланхолическое ректорское жилище, потом во Фремингтоне натыкаемся на совсем забавное местечко — прелестный полуразвалившийся георгианский дом, купленный дилетантом — мастером на все руки.
Владелец предпочитает называть себя бухгалтером, но мы подозреваем, что он самый обычный клерк. Он настаивает на том, чтобы продемонстрировать нам все, что есть в доме: каждый чулан, каждое окошко, каждый уголок, каждую балку, — не переставая монотонно и безостановочно говорить. Дом полон начатых и брошенных на полпути переделок. «Из этой комнаты я хотел сделать отдельную спальню», «Тут я намеревался оборудовать ванную», «Здесь я недоклеил обои» и тому подобное. Его чувство цвета и выбор обоев на редкость плохи, как и его жаргон — жаргон бывалого военного летчика. Рассказывая о любой затеянной им «реконструкции», он неизменно приговаривает:
— И тут ништяк получился.
Спрашиваю, часто ли над домом пролетают реактивные самолеты.
— Да я их не замечаю, — отвечает он. — Они ведь только разворачиваются и улетают. И только в будни.
Но самое странное: в доме видимо-невидимо черных детишек. Они с женой присматривают за детьми студентов-африканцев. В кухне полно упитанных черных карапузов с красивыми темными глазами. Особенно выразительны глаза мальчиков: те неспешно, будто вожди племени, оглядывают вас, уподобляясь, несмотря на нежный возраст, благородным животным. Элиз и я в мгновение ока становимся для них «новыми дядей и тетей».
Затем осматриваем коттедж, путь к которому — несколько миль лесом. Нет, заключаем, это слишком далеко. И снова, пересекая Тивертон, едем на юг, а оттуда — через Блэкдаунские холмы назад в Илминстер; а на следующее утро появляемся в Йовиле, где перед нами выкладывают очередной перечень выставляемых на продажу объектов недвижимости. Такого рода инспекционные поездки — один из приятнейших способов проведения отпуска. К вящему удивлению, обнаруживаем, что в этом плане мы не уникальны. Без особых усилий то и дело наталкиваемся на людей, одержимых аналогичными заботами; поговорив, оказываемся в курсе их проблем; а что может быть лучше, нежели с разрешения хозяев не спеша бродить по чужому дому, не чувствуя необходимости демонстрировать подчеркнутую обходительность, как в ходе заранее назначенного визита. Напротив, в таких случаях рассматривать все без стеснения и делать заметки считается признаком хорошего тона: ведь это знак проявления интереса.