Дневники казачьих офицеров
Шрифт:
Счастлив тот, кто не имеет доброго сердца. Но я тогда буквально растерялся от этих жутких слов старого казака — отца своих погибших сыновей. Мне было так остро понятно все их горе, что я даже не мог им выразить словами своего сочувствия, зная, что это не только что их не успокоит, но это еще больше растревожит их больные сердца.
Я почувствовал, что в их глазах я был словно виновник гибели их мужей и сыновей. И они погибли именно тогда, когда я командовал Корниловским полком на Маныче в начале 1919 года. Вот, думаю, и скажут они: «Офицер, командир — он жив… а козакы вбыти!.. Так воно всегда бува!..
Наш обед сразу же пресекся в веселых разговорах. Стало так всем грустно. Семья ведь потеряла обоих своих сыновей, и… единственных.
«Ну, какая же может быть отрада в будущем во всей семье: и отцу, и матери, и этим двум вдовицам?» — думал я.
«Семья отдала Родине самое ценное, что имела! И завтра могут прийти сюда их кровные враги-большевики, убившие их души… Как они будут чувствовать себя тогда?» — сокрушался я молча. И поймет ли все это горе казачьей семьи высший командный состав армии? И не напрасны ли были эти казачьи жертвы?! И, откатившись от самого Воронежа и до Кубани, было о чем подумать…
2-й Кубанский конный корпус
Он все же пополнялся казаками, но мы совершенно не знали, что делается на фронте и в формировании Кубанской армии, для чего нас и вызвали с фронта.
Из Екатеринодара вернулся командир корпуса генерал Науменко. Выслушать его доклад приказано собраться в местной школе всем офицерам и казакам.
Мы в школе. Офицеров немного, но казаков полная зала. Из старших офицеров присутствовали только три полковника — Кравченко, я и Тарарыкин. Видимо, больше их не было при корпусе.
В грязных сапогах, в кожухах, в потертых папахах, но при шашках и кинжалах — общий вид казаков был довольно будничный. Непогода и грязь словно придавила и унизила всех этих храбрых молодецких казаков, видавших Царицын, Камышин, подступы к Саратову, бравших Воронеж и видавших много раз и победную славу своих полков, и видавших много раз близко смерть в глаза.
Своими костюмами немногим отличались от них и офицеры. Вид всех был глубоко серый.
Офицеры разместились на передних лавках, а казаки позади, где кто попало, заполнив все помещение.
Генерал Науменко был встречен по-воински. Он громко поздоровался с казаками, и те ответили ему бодро.
В овчинном романовском полушубке в талию, и на нем кавказское оружие в скромной серебряной отделке. Он также в грязных сапогах, так как в станице — сплошная грязь на улицах.
Он говорил о недостающем обмундировании для полков и невозможности получить больше того, что уже получено. Просил казаков «потерпеть». Говорил о пособиях за убитых в боях лошадей и вообще говорил о материях, но не о формировании Кубанской армии и фронте.
Закончив короткий доклад, разрешил «задавать ему вопросы с мест». И начались нудные вопросы «с мест», начинавшиеся обыкновенно словом «а почему?». И оказалось, что этих «а почему?» у казаков было очень много, главным образом экономических. Видимо желая успокоить казаков, он, мягко улыбаясь, предложил послать делегацию из казаков в Екатеринодар, в войсковой штаб, чтобы они на месте убедились бы: все, что он говорит о пособиях, есть чистейшая правда.
За этими материальными вопросами стали поступать и политические. И когда кто-то запросил генерала о разгоне краевой рады и казни священника Кулабухова, в толпе наступила напряженная тишина. Масса, видимо, хотела знать, как все это произошло?
Мы, офицеры, воспитанные в военных училищах «быть вне политики», в корне оставались таковыми. Но казачья масса, как видно, ближе принимала к сердцу происшедшее в Екатеринодаре. Нам, трем полковникам, сидевшим рядом и впереди всех, почувствовалась недопустимость здесь подобных вопросов в массе строевых казаков.
— Ты какого полка? — вскочив на ноги, громко спросил Кравченко казака в полушубке и при шашке, выступившего со своими вопросами вперед.
— 1-го Кубанского, господин полковник, — отвечает он спокойно, повернувшись к нему лицом.
— Ну, так и садись!.. И вначале с этими вопросами обратись ко мне, к твоему командиру полка, а не к командиру корпуса, — произнес он коротко при полной тишине и просил Науменко закрыть собрание.
На удивление, масса ничем не реагировала на это, и командир корпуса предложил казакам успокоиться и разойтись.
Настроение хоперцев. В Невинномысской
Наше бездействие и полная неопределенность положения 1-й Кавказской казачьей дивизии — ни на фронте, ни в формировании — начинали сказываться на настроении казаков. Меня начали осаждать казаки просьбами — разрешить им короткий отпуск в свои станицы в Баталпашинский отдел. Они резонно докладывали мне, что почти год не были дома, отступали от самого Воронежа. И были там почти одни… и тогда, там они и не думали об отпуске, но и не позволили бы просить о нем. Но теперь, когда дивизия стоит без дела, в тылу фронта, а их станицы под боком, отчего же не отпустить их «хоть на недельку»?
Эту казачью недельку я хорошо знал. Я хорошо знал, что, отпусти их домой, в далекий горный их отдел, в полк они не вернутся.
Казаки настаивали и обращались уже целыми группами. Я их отлично понимал и все же не отпускал. И чтобы прекратить это, собрав всех вахмистров и взводных урядников, спокойно, чисто по-братски сказал им следующее:
— Я сам казак станицы Кавказской. Моя станица под боком. До нее два часа езды поездом. Дома пять женщин — две старушки, бабушка и мать — и три сестренки-подростки. Я с вами отступал от Воронежа. И вот — я не еду к ним, живущим так близко отсюда. Ваши же станицы далеко. И казаки хотят идти в отпуск верхами на своих лошадях. Явно — они в полк уже не вернутся.
Сказал им «по душам» и запретил обращаться ко мне. Но казаки нашли другое. Далеко перед Великой войной 1914 года из Баталпашинского отдела, ввиду малоземелья горных там станиц, в Кавказский отдел были переселены некоторые хоперские казаки и образовали две станицы — Хоперскую и Ново-Бекешевскую. Эти две станицы находились на полпути между Тихорецкой и Кавказской. Там у многих хоперских казаков были родственники. От Новолеушковской до этих станиц было меньше чем пятьдесят верст. Верхом казак мог быть там в один переход. Они просили пустить их в отпуск «хоть туда», обещав вернуться. Довод был сильный. Я разрешил многим. И к чести их — все они исправно вернулись в полки, пробыв в этих станицах два-три дня, не больше.