Дневники казачьих офицеров

Елисеев Федор Иванович

Чтобы не дать крестьянам понять, что мы отступаем, полк вышел из села тихо, спокойно и потом немедленно перешел на ускоренный аллюр: десять минут рысью и пять минут шагом. Такой аллюр покрывал восемь верст в один час.

Через три с половиной часа такого марша Касторная зловещими своими огоньками мелькала уже близко. Колонна казаков в 250 с лишним лошадей и до двадцати саней (14 пулеметных, остальные санитарные) длинной лентой темных фигур так заметно выделялась в ночи по снежному ровному полю. Перейдя в аллюр «шагом», полк подтянулся, чтобы компактно встретить всякую неприятную неожиданность.

В восточной стороне села что-то горело, но не сильно. Слышались беспорядочные выстрелы, такие, когда в огне сами стреляют ружейные патроны. Это явление успокаивало нас в предположении, что белые отступили и сами подожгли что-то. Орудийных разрядок не было. Головная сотня донесла, что в селе нет ни наших, ни красных. Не задерживаясь, крайними западными улицами полк миновал село, перешел железнодорожное полотно и устремился на юг обыкновенным переменным аллюром.

Глубоко за полночь полк достиг того села, где остановилась на ночь наша дивизия. Найдя штаб дивизии, вошел в дом.

За большим столом, за самоваром, сидели генерал Губин, полковник Соколовский и еще кто-то из офицеров штаба и пили чай из шипящего паром большого самовара.

Я впервые вижу генерала Губина без папахи. У него крупное, слегка мясистое, продолговатое лицо, бритая голова; он в черкеске нараспашку. Соколовский в обыкновенном офицерском кителе, как и раньше, будучи начальником штаба 1-й Конной дивизии генерала Врангеля на Кубани и в Ставрополе.

Пройдя с полком свыше пятидесяти верст переменным аллюром без привалов, в лютый холод, я был слегка голоден, но главное — огорчен всем случившимся.

— Ваше превосходительство, со 2-м Хоперским полком прибыл, — рапортую.

— Очень приятно, полковник… но отчего Вы так долго задержались? Я уже волновался за Вас! Касторная ведь могла быть занята в любой час… и я боялся, что Вас отрежут, — сказал генерал и с блюдечка хлебнул горячий чай.

Я стою в положении «смирно» и ожидаю расспросов или приказания. Но генерал молчит, как молчит всегда мрачный полковник Соколовский.

— Ну, идите, полковник… отдыхайте, — говорит мне генерал Губин, не предложив мне не только что стакан чаю, но не предложив и сесть, как и не подал руки, так это принято в офицерской среде, в особенности среди старших чинов.

Не дождавшись вопросов, я перехожу сам в наступление:

— Ваше превосходительство!.. Вы получили моих пленных?

— Каких пленных? — удивленно спрашивает он.

— Конной атакой я сегодня взял батальон красной пехоты и восемь пулеметов… и отправил Вам под конвоем в Касторную. Разве Вы их не видели?

По пути в Касторную полк не встретил их на своем пути, почему и думалось, что они достигли Касторной.»

— Не-ет… Где же это и как было? — удивленно спрашивает он и уже с интересом, но присесть за стол все же не пригласил.

Я коротко доложил, как это было, стоя перед их чайным столом «смирно», словно урядник…

Выслушав, вдруг он как-то холодно и недоверчиво, с некоторым раздражением в голосе произносит:

— Никакого Вашего батальона пленных я не видел… и Вашего донесения об этом не получил. Ну, да у Вас, полковник, есть ли какое-либо доказательство этому?., что Вы взяли в плен батальон?

Меня это изумило, а тон, с каким говорил генерал, задел. Не было сомнения теперь у меня, что плененный батальон, возможно, достиг Касторной и остановился в покинутом селе, куда, наверное, ночью уже вошли красные.

— Вещественные доказательства — восемь пулеметов, отбитых у «красных», — докладываю или уже говорю я, достаточно определенно.

А потом, вспомнив, что батальонный подарил мне свой значок, достаю его из кармана, подаю его генералу и поясняю, как это было.

Генерал берет значок, рассматривает его со всеми присутствующими и вдруг строго спрашивает:

— Вы, конечно, этого батальонного командира и его командиров рот расстреляли?

— Нет!.. Я их отправил вместе с батальоном в Касторную, — отвечаю.

— Вы их не рас-стре-лял-ли?.. — почти шипяще и наклонившись в мою сторону, негодующе произнес растяжно генерал Губин.

— Все трое бывшие офицеры старой армии… они мобилизованы… и я не считал их преступниками! — досадливо, но стараясь сдержаться отвечаю я своему начальнику дивизии в его теплой и уютной квартире за самоваром, где, уже вижу, мы разговариваем на совершенно разных языках.

Все молча слушают наш диалог. Я стою все так же в положении «смирно», накаливаюсь от такой недостойной придирки, а генерал, войдя в роль высшего начальника, уже наставительно говорит:

— И какие бы они там ни были «старые офицеры», — Вы должны (сильное ударение на букву «ы») были бы их РАССТРЕЛЯТЬ! — И, передохнув, добавил: — Нет, полковник!.. Я Вами очень недоволен! Это почти преступление с Вашей стороны!.. Идите в полк! Завтра мы это еще разберем!

Этот разговор открыл мне многое… «Вот с какими мыслями шли освобождать Россию от красных!» — подумал я тогда.

Немного о генерале Губине.

Он не казак. В 3-м Конном корпусе генерала Краснова (будущего Донского атамана), когда он наступал на Петроград против большевиков в октябре 1917 года, Губин был начальником Уссурийской казачьей дивизии. В своих описаниях этого жуткого периода Краснов отозвался о нем как о слабовольном генерале перед революционной демократией.

3 марта 1947 года, будучи офицером Иностранного легиона французской армии и перед демобилизацией находясь в Париже, я искал службу по конному делу. Узнал, что в одном клубе генерал Губин дает уроки езды. Я представился ему, просил совета и сообщил, кем я был в прошлом, в его дивизии. Высокий и худой старик, совершенно не похожий на того крупного ростом и медлительного в движениях генерала, Губин не узнал и не помнил меня. Он был любезен и коротко рассказал о себе. Оказывается, в молодости он был видный офицер-скакун с препятствиями. Я не напомнил ему о том случае с пленными, который только что описал.